Записки старика

В камилавке и епитрахили с причетниками вышел из церкви протоирей, и треуголки и шапки полетели с голов. Началась проповедь на церковно-славянском языке, которую и в десятой части не поняли исправник и его чиновники, а ни бельмеса не смыслили остальные слушатели. Красноречиво, цветисто и восторженно говорил проповедник, и чего он только не наговорил, не собрать всего и в три короба! Вот римская ересь, яко блудница, пляшет под звуки домрей, накрей и сопелей: вот волхвы ее остригли власы, сбрили брады, отметали рясы, иже носил сам Спаситель, и чтобы затереть всякое воспоминание о Нем, перестали складывать персты во святое имя Его! Чудна была проповедь, а еще чуднее окончание ее: «О, вы, агнцы, возвращающиеся на лоно призывающей вас матери вашей церкви, идите одесную; вы же, козлища, остающиеся в смрадных гресех своих, и во власти сатаны и аггелов его, вступайте ошую!»

Чиновники и причетники бросились объяснять мужикам и бабам этот эпилог христианского поучения. Толпа заволновалась и устремилась сперва кто вправо, кто влево, но вскоре все слева, как отраженная волна, отбросились обратно и устремились за правыми. Налево в незначительном отдалении стояли два воза с розгами, а при них несколько полицейских сотских и десятских с блестящими бляхами на фуражках; а одесную – две бочки утешительнейшей сивухи! Проповедь возымела полный успех, и обращение совершилось мирно и полюбовно.

После носился слух, что одна новообращенная старушка так глубоко тронулась проповедью отца протоирея, что, возвращаясь в свою деревню версты за три, не дошла домой, упала где-то у забора и осталась там ночевать. Утром ее нашли мертвою и сильно поврежденною в лице, и кем же – увы, свиньями, пойманными на деле и уличенными в преступлении! Как тогда люди были наивны и недогадливы: про польскую интригу в то время никому и не мерещилось! Случись что-нибудь подобное позже, сколько произошло бы шуму, гаму, арестов и допросов, сколько бумаги было бы исписано, и, главное, сколько рублей, не кредитованных, а настоящих, перепало бы в карманы власть имущих?

Но были и настоящие трагедии без комического оттенка.

У одного моего знакомого, жившего за шоссейным мостом, в доме священнической вдовы Слижевской, я увидел старичка, служившего пономарем в Свято-Духовском женском униатском монастыре базилианок. Он сидел скучный, понуривши голову и почти не обращая внимания на окружающих его лиц и их разговоры.

– Ну, что, Иван, сидишь, повеся нос, не поможешь ведь ничем. Ни слезы, ни стоны ни к чему не придадутся. Вот, выпей рюмочку, авось будет легче, – сказала хозяйка дома, поднося ему налитую рюмку.

Он выпил и сидел молча по-прежнему.

Выпил потом и другую, и третью, пока, наконец, язык у него не развязался.

– Охти, завтра пятница, завтра будут пороть мою бабу!

Начались расспросы, из которых выяснилось, что в числе монахинь-базилианок оказалось несколько таких, которые протестовали против повеления сделаться православными. Их заперли особо. Нашлось еще в городе несколько женщин, большею частью старух, последовавших их примеру; и тех засадили туда же. В числе их была и жена Ивана. Их там увещевали не словами, не поучениями (да и откуда было взять эту дребедень?), а постом и физическими средствами. Каждую пятницу в воспоминание страданий Спасителя их отечески посекали розочками.

Бедный старик заливался слезами, а слезы запивал водкой.

В городе рассказывали про страшные страдания, которым подвергались базилианки в Полоцке и Мяделе. Но они до того ужасны, что выходят из пределов вероятия, и, без сомнения, сильно утрированы. В Витебске их только посекали и то с благою наставительною целью.

Разнесся было даже слух, что две базилианки бежали из монастыря и при помощи шкловских евреев-контрабандистов перебрались в Пруссию. Потом явилась в Рим знаменитая Макрина Мечиславская[118], но она не могла быть одною из тех двух, потому что, как мне это хорошо известно, никакой монахини Мечиславской в Витебске не было.

Вскоре и базильянские школы были закрыты. Учителя латинского языка Копецкий и физики Зенкевич отправлены в Москву для слушания там профессорских лекций, прочие были разосланы в разные местности. Уния в 1835 году в Витебске уже сделалась только преданием.

Но предания нескоро умирают в народе и иногда как бы просыпаются. Что-то подобное случилось в 1878 г.