Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

Два дня и две ночи они были неразлучны; и на третьи сутки Давуд, отблагодарив своего высокого покровителя, распростился с ним, обещая вскоре возвратиться, лишь покончить свои торговые дела по смежным аулам. Остался в сакле, стерегомый двадцатью или тридцатью горцами, один Якубхан и улегся спать ранее обыкновенного, не приказав никого впускать к себе… Между тем, Багиров, с заводным конем и со своим братом, отправились на арбе по дороге в дальние аулы… Около полуночи Давуд возвратился один в аул Якуба, и, как тать, огородами пробрался к его сакле (надо сказать, что сакля Якуба была единственная в горах по своей обширности и убранству; она имела два окна с растворчатымн стекольчатыми рамами, и окно спальни выходило на огород; Да-вуд, перед отъездом, ловко и незаметно отодвинул задвижки рамы); тихо отворил он окно, проскользнул в саклю и, притворив его, сам подполз к изголовью кровати и притаился – Якуб-хан спал глубоким, тяжелым, предсмертным сном, озаренный тусклым светом молодого месяца…

Поднялся Давуд на ноги, как тень сделал несколько шагов, и притаил дыхание, чтобы унять биение сердца и пульсовых жил… Ловким и могучим ударом он отделил голову Якуба от туловища.

Вздохнул полной грудью армяшка, но не выдержала жадная натура: он снял со стены дорогой, украшенный каменьями, кинжал убитого, и захватил его шкатулку с деньгами (в ней было до тысячи червонных) … Тем же путем и также ловко удалось Давуду добраться до своей арбы и скрыть в ней свою добычу… Всю ночь они скакали, что только было мочи у коней, и на рассвете уже были далеко от места преступления…

Голова была представлена; деньги получены сполна. Казалось, по-видимому, все было шито да крыто, и Багиров избег «канлы», т. е. кровавой мести. Горцы всего менее подозревали его, полагая, что это была работа черноморских пластунов… Так прошло около года; осторожный Давуд, хотя и ездил в горы на сатовку по-прежнему, но уже большей частью по ближним аулам, а в дальние посылал своих приказчиков…

Побесновались, поискали горцы убийцы, и, по-видимому, угомонились… Все это время Багиров сохранял не только от соаульников свою проделку, но даже от семьи, и, кроме брата его, вскоре умершего, никто не знал и не подозревал хитреца. Однако жадная натура не выдержала: Давуд в Ставрополе продал моздокскому армянину кинжал и дорогую шкатулку Якуб-хана… Каким путем горцы добрались до имени убийцы по этим приметам, осталось тайной. Расторговался новый прапорщик, «капец балшой рука», т. е. богатый купец; «духан» его, т. е. лавка, был лучший на всем Прикубанье… Дивились армяне необычайному счастью и начали доискиваться источников золотого руна; но все это было только тень, а не предмет… Случилось так, что Багирову необходимо было съездить в горы в недальние аулы за расчетом, и вот он сам-друг, на двух пароконных арбах, отправился в путь… Дела его шли отлично; обороты округлили довольно уже значительный капиталец, и он уже мечтал перенести торговлю в Ставрополь, чтобы там открыть магазин на большую руку. С такими мыслями возвращался Давуд домой; усталость лошадей и наступивший полдень заставили мечтателя остановиться на роздых… Выпрягли коней; торгаши развели костер и стали готовить бишь-бармак и шашлык, т. е. крошеное мясо в воде и жаркое на шомполе (буквально бишь-бармак значит «пять пальцев», так как его едят пятерней); сняли с ароб и бурдюк (мех) с кахетинским и добрую флягу араки, и готовились уже закусить… В это время над самыми их головами раздался грубый голос: – «Ей, бегеча, ни хабар?» (ей, ребята, что нового?) Подняв оторопелые головы, армяне увидали за собой всадника и узнали в нем самого отчаянного хаджирета и вожака партий Хамурзина, а за ним человек десяток таких же головорезов… Эта встреча, а главное нецеремонный вопрос вожака, вместо обычного привета «аман-ма», или «эсселям-алейкюм!» невольно заставил дрогнуть нечистую совесть Давуда.