Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

– «Хабар ёк достум!» Нового нет друг! был робкий ответ, и затем, желая задобрить нежданного «дустляра», гостя, Давуд встал и предложил разделить походную трапезу. Молча спешились всадники, постреножили коней, отпустили подпруги и пустили пастись на прогалину, вместе с армянскими лошадьми. Затем один из джигитов взлез на дерево… Все это показывало, по-видимому, самое мирное настроение; осторожность же не лишнее дело в близости порубежной границы, таких соседей, как казаки. Армяне поуспокоились… Стащил с арбы Багиров большой цветной «узук», полсть, разостлал его для почетного гостя, прося Хамурзина присесть, сам же припал на корточки и принялся резать ломтики «пешлека» (овечий сыр) … На все это Хамурзин, казалось, очень благосклонно смотрел своими чрезвычайно живыми и блестящими глазами, и как будто что-то соображал… Неожиданно появилась улыбка, искривившая иперболической величины рот его; он быстро подошел к Давуду и сказал: «Аллах-коймасын-кяфыр»! Да не попустит Бог, неверный, мне делить с тобой обед! «Бирк-буль, кучюк»! держись собака! И прежде чем успел вскочить на ноги оторопевший армяшка, он уже был связан по рукам и ногам. Ту же участь разделил и его товарищ… Только теперь горцы принялись за обед и, сделав, ему полную честь, как и водке, начали шарить по арбам, доставая, все, что было съестного…

Бедняги со страха почти потеряли сознание. Недоумевая и не подозревая будущей участи, они бессмысленно смотрели, как Хамурзин велел запрячь арбы и положил на них армян, как какой-нибудь хлам. Завыл, взмолился Багиров хаджирету; но тот, с товарищами, молча повезли их в горы. К ночи пленники были уже в яме, окованные по рукам и ногам конскими цепями, в ауле Якуб-хана. Через несколько дней собралось человек до двадцати князей, старшин и узденей и начался допрос и суд Багирова, обвиняемого в убийстве Якуба, по показанию моздокского армянина, купившего кинжал и шкатулку покойника (которые, однако же, благоразумный доказчик, не показав горцам, умел вовремя хорошо сбыть, как водится, с барышом). На все истязания Багиров одно твердил: «Валлах, биллях, уны-ультердым! Ей- ей не я убил!..»

Шариат определил пытать несчастного огнем. Его потащили за аул на кладбище, привязали к древесному стволу, натаскали хворосту, обложили кругом на расстоянии нескольких аршин… Запылал сухой хлам; страшная пытка началась: одежда на армянине тлела, кожа лопалась; вопли страдальца заглушались зверским хохотом горцев, но Давуд переносил все, и сознание в убийстве не сорвалось с его языка… Вечерело; огни начали потухать… густой дым душил мученика; он лишился чувств… Холодный и сырой рассвет оживил его; кругом могильная тишина успокоила немного душу, но тело страдало ужасно, жажда мучила, он уже не надеялся ни на что, и предстоящие мучения не ужасали более…

Нежданная помощь была не за горами: видно смерть не думала еще развернуть свой казовый конец, и счастливая звезда Багирова еще высоко стояла на горизонте…

Генерал Засс получил сведение, что в ауле Якуб-хана собрались в большом числе влиятельные личности для какого-то совещания; он хорошо знал эти съезды и их результаты, а потому решил захватить врасплох горский сейм… Быстро был собран конный летучий отряд в Прочном Окопе, и в ночь, сделав суворовский переход, генерал перед светом находился верстах в двух от аула в глубокой лесистой балке. Батальону пехоты, роте саперов и дивизиону пешей артиллерии велено было с обозом идти форсированно по следам конницы и занять лес, окружающей аул. С появлением предрассветной зари, войска летучего отряда двинулись к аулу. Три сотни казаков, прикрытые густым туманом, как призраки, пронеслись за аул с двух сторон и охватили его цепью… Взлетела сигнальная ракета и шлаг ее не разорвался еще, а окрестность уже вздрогнула, потрясенная гулом пяти конных орудий… Казаки ворвались в аул, чаще и чаще сыпалась ружейная пальба и пошла потеха страшной резни. Запылали сакли и огонь, гонимый ветром, широким потоком разливая пламя, охватил весь аул; поднявшийся вихрь крутил целые стаи огненных галок, далеко бросая их, зажигал запасы хлеба и сена, окружавшие аул… Между тем, выглянувшее было из-за ближних высот солнце, скрылось за нахлынувшими сизыми тучами, как бы стыдясь за людскую вражду, и небольшой дождик освежил воздух, пропитанный гарью… Аул был истреблен дотла. Немногим удалось спастись и то, бросаясь с кручи в шумящие волны Багулла… Легко раненый Хамурзин и человек пять старшин и узденей, да два муллы захвачены живьем… Быстро отряд отступил к лесу, уже занятому пришедшей пехотой и остановился на большой поляне перед ним на растах… Запылали костры; казаки принялись усердно готовить себе обед из отбитой баранты и скота так же покойно, как будто и не участвовали в резне… Пленных отвели в лес к пехоте, приказав там не разводить огней, а приготовить пищу с казаками. Соседние горцы, встревоженные нечаянностью нападения, грозно скликались по вершинам лесистых уступов скал над ущельями, окружающими местность… Все предвещало жаркую схватку при отступлении…