Записки старого козла

все мои стихи возвращаются обратно, ну что ж, если в журналах не понимают, что такое настоящая поэзия, им же хуже, время от времени я перечитываю твой первый сборник «Христос крадется по задворкам» и все последующие, они дают мне уверенность в том, что я смогу выдержать всю эту ужасную глупость, окружающую меня, пора, скоро дети будут дома.

люби меня,

мегги.

P. S. мой муж издевается надо мной: «бонго давно не пишет, что случилось с нашим бонго?»

я опростал бутылку и швырнул ее в мусорное ведро, мне представилось, как муж мегги трижды в неделю залезает на нее, а ее волосы рассыпаются по подушке веером, так, кажется, любят изъясняться эротические писатели, она воображает, что ее оседлал ее бонго, и он думает, что он и есть бонго.

— ох, бонго! бонго! — стонет она.

— кончаю, мамочка, — шипит он.

я откупорил еще пивка и подошел к окну, заканчивался еще один бесплодный и бессмысленный лос-анджелесский день, и я был жив, в здравом уме, хотя с выхода первого сборника моих стихов прошло уже много времени, забылись и бунты в Уоттсе. столько всего псу под хвост. Джон Брайн ждал от меня материала для своей газетенки, можно было бы рассказать о мегги, но ведь эта история еще не закончилась, завтра утром я найду ее продолжение в своем почтовом ящике, мне вдруг представилось, как бы я разрулил эту ситуацию в кино:

— слышь, малютка джон, есть одна бабенка, она меня просто достала, врубаешься, о чем я? ты знаешь, что надо делать, только смотри не облажайся, продери ее своей четырнадцатидюймовой елдой, чтобы она отвалила от меня, найди ее. она мается в своих четырех стенах, и глаза ее полны пылесосной тоски, ее комната завалена поэтическими журналами, она несчастна и думает, что жизнь просто распяла ее, но на самом деле она и не знает, что такое жизнь, дай ей почувствовать вкус настоящей жизни, всади в нее свой четырнадцатидюймовый снаряд.

— ладно уж.

— и еще, малютка джон…

— ну?

— не отвлекайся по пути.

— да ладно уж.

я отошел от окна, плюхнулся на диван и присосался к пиву. Наверное, надо как следует нажраться, сесть в самолет и заявиться к ней в лохмотьях, пьяным вдрызг, позвякивая значками на изодранной футболке — «ИМПИЧМЕНТ ДЖОНСОНУ!», «СТОП ВОЙНЕ!», «ЭКСГУМИРОВАТЬ ТОМА МИКСА!»[72].

но это не сработает, остается только сидеть и ждать, на гуманитарный грант рассчитывать не приходится, в ящике будет лишь одно:

дорогой бонго,

бла бла бла бла бла бла бла бла. надо мыть посуду, скоро деты возвращаются из школы, бла бла бла бла. люби меня,

мегги.

интересно, случалось ли подобное с Бальзаком, или с Шекспиром, или с Сервантесом, надеюсь, что нет. самые вредные человеческие изобретения — это почтовый ящик, почтальон и писатель писем, у меня на полке стоит синяя банка из-под кофе, набитая письмами, на которые я никогда не отвечу, у меня в чулане громоздится картонная коробка, доверху забитая безответными посланиями, хочу спросить: остается ли у этих людей время на то, чтобы поесть, выпить, поебаться, выспаться, подзаработать денег, помыться, просраться, сделать маникюр? и лидером в обеих этих свалках — мегги со своим: люби меня, люби меня, люби меня.

нет, только четырнадцатидюймовый хуина способен изменить ситуацию в ту или иную сторону, хотя с тем, что и так при мне, уже огромная проблема.

в те достославные дни в моей квартире постоянно кто-то ошивался, причем даже в мое отсутствие, обычно я и не знал, кто эти люди, к кому они пришли и уйдут ли когда-нибудь, простые смертные, правда, далеко не святоши, короче, вечеринка не прекращалась, удача не покидала нас. пара долларов с мелочью — и комната снова наполнялась галдежом и музыкой, свет в моих окнах горел до шести-семи утра.

и вот однажды темной ночью я очнулся в своей кровати совершенно пьяный, но при этом с ясной головой, понимаете, неожиданная ясность среди полного мрака, абсолютная тщета и всепоглощающая печаль, я приподнялся на одном локте и вгляделся во мрак, казалось, все ушли, остались только пустые винные бутылки с отблесками лунного света на боках, грязное и жестокое предрассветное ожидание, в котором я обнаружил человеческую фигуру рядом с собой прямо под боком, какая-то пизда решила остаться со мной — это была любовь, любовь и храбрость, блядь, кто же мог решиться остаться со мной?! любой, кто решился на это, уже заслужил прощение всех смертных грехов, я должен был немедленно ВОЗНАГРАДИТЬ эту милосердную душу, эту хрупкую нежную лань за проявленное мужество и храбрость остаться в постели вместе со мной.

а разве могло быть вознаграждение лучше, чем выебать ее в корму?