Записки старого москвича

Мне так хотелось заглянуть в эту жизнь, я так завидовал людям, писавшим газеты… Давно уж я решил написать что-нибудь и снести как будто по чьему-то поручению в любую газету. Но у меня не было ни темы, ни материала… Вдруг я увидал в отрывном календаре дату рождения Карамзина, потом день смерти Державина. Я перелистал весь календарь, лихорадочно отыскивая такие даты в жизни замечательных людей, чтобы какая-нибудь ровная годовщина падала на этот год. И я находил их.

Это были скромные даты — 35-летие, 60-летие, 110-летие и прочие годовщины со дня рождения или смерти великих людей или каких-либо исторических событий, и я с гордостью составлял заметку. Отнеся конверт с «рукописью» в редакцию, я, стесняясь своего детского вида и гимназической шинели (я начал деятельность с 12 лет), совал конверт в какое-нибудь окошко или в руки швейцара и убегал.

Но ночь шла без сна, я смотрел в темные стекла и радовался, когда они начинали сереть, потом, томительно ожидая утра, незаметно засыпал глубоким сном и утром, внезапно проснувшись, вдруг с забившимся сердцем замечал на своем одеяле пачку свежих утренних газет, купить которые я еще с вечера умолял мою старенькую бывшую няню.

Хрустя газетными листами, я, дрожа и волнуясь, разыскивал в колонках свою заметку.

И вдруг иногда находил эти две-три драгоценные для меня строчки, от которых я не мог оторваться, не мог поверить, что я это написал и что это напечатали…

Так я вступил на путь журналистики, с которой в дальнейшей жизни тесно переплелась моя работа в искусстве…

Говорят, что тот, кто однажды увидал перед собой огни рампы, остается «отравленным» ими на всю жизнь.

Говорят, что тот, кто однажды увидал свои слова напечатанными, останется на всю жизнь «отравленным» запахом типографской краски…

Эти две страсти завладели мной и предопределили всю мою дальнейшую жизнь.

Отец мой, как я говорил, был специалистом по историческому и современному костюму, окончил даже какую-то франко-русскую портновскую академию в Париже и был автором нескольких учебников и самоучителей, по шитью и кройке, на которые был спрос со всех концов России.

Когда в Петербурге была организована Всероссийская ремесленная выставка, отцу был отведен там небольшой павильон для экспонирования его книг, схем и чертежей. Отец взял меня с собой в Петербург, где в Народном доме Николая II расположилась выставка. На другой день после ее открытия выставку должен был посетить царь. Участников выставки долго мучили и инструктировали, как держаться с царем и как отвечать, на случай если он обратится к кому-нибудь с вопросом.

Полагалось отвечать только: «Так точно, ваше императорское величество» и «никак нет, ваше императорское величество»; самим же никаких вопросов царю не задавать.

Царь двигался по выставке во главе большой группы его сопровождающих, останавливался у некоторых павильонов и киосков и разглядывал экспонаты.

Подойдя к отцовскому павильону, царь остановился. Мы замерли.

— Французская треугольная система (без масштаба), — щурясь и подвигаясь к плакату, прочитал вслух царь.

И помолчав, обратился к отцу:

— Это как?..

— Вы не поймете… Позвольте я вам объясню, — живо ответил отец и запнулся, вспомнив все каждодневные строгие инструкции и натаскивания по линии этикета.

Царь медленно отвернулся и проследовал дальше.

Боже, какая страшная буря поднялась после того, как царь покинул выставку… Вокруг отца бушевали, рвали и метали все заправилы выставки, грозя страшным судом и карами «за оскорбление его величества»…

Дело кончилось ничем, и мы только раньше времени возвратились в Москву.

Уже в годы Советской власти отец работал инструктором в Главвоенодежде, принимая большое участие в создании первой формы Красной Армии. Помню, он ездил в Кострому и вывез оттуда из какого-то музея подлинный костюм петровского стрельца, стилизация которого была положена в основу так хорошо всем знакомой формы красноармейца, с тремя косыми накладными нашивками красного цвета, с такой же продольной нашивкой на рукаве и с буденовкой, прообразом которой послужил шлем русского витязя.

Уже в престарелые годы отец работал над переизданием своих книг и настаивал, чтобы в одной из них сохранялся для работников театра и кино отдел военной одежды с образцами форм прежней русской армии.

Посмотрев в кино «Чапаева», отец вернулся восторженным и в то же время расстроенным:

— Прав я, когда требую сохранить образцы военных форм для театральных постановок, — говорил он, — как мало прошло еще времени, а режиссеры уже позабыли или еще не изучили прежних форм, и в таком замечательном фильме, как «Чапаев», допускают ошибки! — волновался отец.

Я заинтересовался. Оказалось, что в знаменитом кадре «психической» атаки все офицеры-каппелевцы, двигающиеся с винтовками наперевес слепой, стихийной и механической шеренгой в черных зловещих мундирах, все они имеют спускающиеся с одного плеча из-под погона серебряные аксельбанты! Но аксельбанты носили только адъютанты батальона, полка, дивизии и так далее.

Не могли же каппелевцы формироваться только из адъютантов со всех белых армий.

2