Записки старого москвича

Комедийные пьесы Lolo шли в театре Корша. Большим газетным шумом сопровождалась одна из коршевских премьер, когда была показана новая комедия Lolo «Вечный праздник». Успех этот объяснялся не особыми достоинствами пьесы, а одним необычным для того времени постановочным эффектом: декорация 2-го акта представляла собой разрез вагона, мчащегося в составе курортного поезда в Кисловодск. Под вагоном вращались колеса, за окнами пролетали телеграфные столбы и проходила движущаяся панорама. При подходе к станциям панорама и колеса замедляли движение, в окна вплывали станционные постройки и перроны с пассажирами и усатыми жандармами. Звуковое оформление довершало иллюзию.

По традиции и по хозяйским расчетам самого Корша в его театре премьеры давались каждую пятницу. Такой небывалый производственный план, казалось бы, неизбежно должен был снизить художественный уровень спектаклей до минимума, что и случалось, но выручали два обстоятельства: если шла пьеса-однодневка, провалившаяся с треском в первую же пятницу, ее тут же снимали с репертуара. Зато «Дети Ванюшина» Найденова или пьесы Якова Гордина «За океаном» и «Мирра Эфрос» шли годами с блестяще сыгравшимся актерским ансамблем. В исполнительском составе коршевского театра крылось второе обстоятельство, спасавшее постановки от обычной халтуры. В труппе театра играли Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина, украшавшая в дальнейшем десятилетиями сцену Малого театра; Николай Мариусович Радин, один из самых талантливых представителей семьи Мариуса Петипа; Борис Самойлович Борисов, славившийся не только как исключительный исполнитель еврейских ролей, но и как один из самых популярных рассказчиков концертной эстрады, а позднее, и радиопередач; Владимир Александрович Кригер, блестящий комедийный актер, наделенный небывалым темпераментом и экспрессией, которые он передал своей единственной дочери, в будущем знаменитой балерине Викторине Кригер; Борская, Музиль, Яворская, Мартынова, Остужев и другие.

Москва бережно и радостно вбирала в себя пришедшую весну. Был такой сверкающий день, когда лопаются первые почки на тополях, когда ощущаешь на своем лице приливы теплого воздуха и во всем твоем существе бродит смутная и сладкая тяга к загородным просторам, к запахам трав и молодой листвы.

На углу Кузнецкого и Петровки около магазина Аванцо продавали пармские фиалки и тонкие нарциссы с желтыми глазка́ми. Из кондитерских Трамблэ и Сиу в ароматы весны врывались запахи кофе. Я свернул на Петровку, в Богословский переулок, где рядом с театром Корша помещалась редакция «Рампы и жизни».

Войдя в подъезд, где меня сразу охватили полутьма и холод промерзших за зиму стен, я взбежал по лестнице и, толкнув дверь, очутился в большой и теплой комнате редакции с ослепившими меня после сумрака лестничной клетки оконными стеклами, пылавшими расплавленным солнечным золотом.

В редакции гудел басок и прерывистый, на низких тонах смех маленького плотного человечка со стриженными под машинку волосами, похожими на поддельный мех бобра: в них равномерно перемежались короткие черные и седые тычинки. Он что-то рассказывал. Его слушали редакционные сотрудники, театральный критик, подписывавшийся «Як. Львов», фотокорреспондент и заведующий конторой редакции и объявлениями.

Представляя в лицах Федора Адамовича Корша и окающего священника из церкви, расположенной напротив театра, Lolo рассказывал о диалоге, происшедшем между ними на тротуаре Богословского переулка. Корш шел, опираясь на свою неизменную палочку, и, повстречавшись с батюшкой, остановился.

— Как посмотрю, Федор Адамович, у вас всегда народу полным полно, — окал батюшка, — а у нас, прямо скажу, не густо.

— Репертуарчик надо менять, батюшка, репертуарчик… — назидательно ответил Корш, хитро блеснув глазками и потрясая руку священника.

Фотокорреспондент принес только что отпечатанные им фотографии, на которых был заснят приезд в Москву знаменитого кинокомика Макса Линдера.

В то время не было еще Чарли Чаплина, Гарольда Ллойда, Пата и Паташона и Бестера Китона, и на экране царил Макс Линдер. Популярность его была огромна.

В эти дни я увидал Макса Линдера среди публики на сеансе в кинотеатре «Континенталь», в дальнейшем называвшемся «Востоккино», а еще позднее — «Стереокино».

Макс Линдер сидел в ложе, возвышавшейся над партером, только что наполнившимся публикой, общее внимание которой было приковано к знаменитому киноартисту.