Записки старого москвича

Резников подписал с Плевицкой длительный контракт, подготовил «блеск» и дал первый «бой» в Москве, сняв на три вечера Большой зал Российского благородного собрания (ныне Колонный зал) под три концерта Надежды Васильевны Плевицкой. В афишах было напечатано, что все билеты на первые два концерта проданы, а билеты на третий концерт продаются в кассе. Это был трюк Резникова, не пустившего в продажу ни одного билета на первые два концерта. Он роздал их бесплатно учащейся молодежи, но зато на третий концерт Москва повалила. Билетов не хватало. Их рвали из рук у барышников, бывших в курсе дела.

Плевицкая имела неслыханный успех, Резников выиграл «бой». К Плевицкой пришла слава. Но дальше уже не нужны были коммерческие ухищрения Резникова. Страна признала Плевицкую, полюбила ее. Сотни тысяч граммофонных пластинок с песнями Плевицкой проникали всюду, где был граммофон. А он со своей расписной коленчатой трубой был уже в каждой деревне. Популярность Плевицкой одно время, пожалуй, превысила популярность Шаляпина. Она беспрерывно гастролировала по всем городам России, делала полные сборы и имела неслыханный успех, исполняя песни Обоянского уезда Курской губернии и зазвучавшие по-новому песни: «Помню, я еще молодушкой была», «Лучинушка», «Коробушка», «Умер бедняга» и многие, многие другие.

Второе отделение она пела в концертном платье, а в первом выходила в одежде курской крестьянки.

В этот период моей жизни мне привелось встретиться, общаться, а затем и работать с Василием Николаевичем Афанасьевым, крупнейшим после Резникова русским импресарио.

Василий Николаевич Афанасьев был на самом деле Смарагдом Николаевичем Севастьяновым, рабочим-слесарем паровозного депо станции Козлов.

Участвуя в революционном движении и имея высокое для рабочего самообразование, Севастьянов стал иногда давать статьи и заметки в местную газету. Тяготея к искусству и продолжая оставаться рабочим паровозного депо, он затем печатал в газете рецензии о спектаклях и концертах.

На этой почве ему пришлось не раз встречаться с Владимиром Даниловичем Резниковым, возившим на гастроли всех русских и иностранных знаменитостей — Шаляпина, Собинова, Энрико Карузо, Аделину Патти, Сарру Бернар, Элеонору Дузе, Айседору Дункан, Маттиа Баттистини, а после Октябрьской революции отдавшим весь свой опыт и знания работе в концертных организациях. Память о Резникове сохранили многие виднейшие советские артисты, первые шаги которых по пути к славе совершались как при участии Резникова-импресарио, так и Резникова — заведующего гастрольным бюро. И потому, уже в годы Великой Отечественной войны, так тепло было отмечено 50-летие его деятельности и в юбилейном концерте пожелали участвовать самые славные имена.

В первую русскую революцию 1905 года, когда вспыхнула Всероссийская железнодорожная забастовка, Севастьянов был председателем стачечного комитета станции Козлов. После подавления Московского восстания и разгрома революционного движения он был арестован, судим и приговорен к смертной казни через повешение. Бежав из тюрьмы, он явился в Петербург к Резникову, который, достав для него фальшивый паспорт на имя Василия Николаевича Афанасьева, отправил его в гастрольную поездку с какой-то концертной группой по городам Сибири и Дальнего Востока. Так Севастьянов начал свою театрально-концертную деятельность, оставшись навсегда Афанасьевым, сделавшимся в дальнейшем помощником Резникова, а впоследствии самостоятельно возглавившим концертную дирекцию.

В Мичуринске, в Музее Революции, сохранялся «уголок Афанасьева-Севастьянова, председателя стачечного комитета железнодорожников».

Афанасьев уговорил меня, не бросая журналистики, балетной критики и режиссерской работы в искусстве танца, мое тяготение к которому определилось окончательно, — поработать в крупном гастрольном деле, в котором меня прельщали путешествия и общение с первыми величинами в искусстве.

На этом пути мне и пришлось встречаться и работать с Плевицкой.

Старенькая мать Плевицкой жила у нее, часто слушала она песни дочери, плакала и, вздохнув, затихала, уходя в «глубину материнской печали»… Но ни разу не слыхала она родную дочь с концертной эстрады. И вот однажды старушку привезли из Винникова на концерт Плевицкой в зал Дворянского собрания в Курске; она сидела в первом ряду партера, притихшая и тревожная, одетая в темную крестьянскую одежду.

Вокруг нее кричала, бесновалась и аплодировала публика, но мать сидела оцепеневшая, накрепко спаяв пальцы окаменевших, сморщенных рук… Когда, закончив отделение, Плевицкая в глубоком русском поклоне склонилась перед публикой, мать поднялась и низко в пояс поклонилась дочери, почти касаясь руками пола, устланного красной ковровой дорожкой.

— Тебе спасибо, дочка… — негромко, но внятно сказала она и тихо опустилась в кресло.