Записки старого москвича

Спустя некоторое время в отдел пришло новое руководство, и я принял участие в разработке усовершенствованной классификации. Большой хитрости в ней не было, но она сразу позволила установить четкость в работе, и из РОСТа и петроградских учреждений к нам специально приезжали товарищи, чтобы ознакомиться с рационализацией.

Вскоре я получил новое назначение. Моя должность именовалась чрезвычайно громко: заведующий подотделом внешней политики и дипломатических досье отдела печати Наркоминдела. С утра я садился в своем кабинете за разбор огромной кипы свежих газет. Чтобы не было простоев в работе целого подотдела, требовалось чрезвычайно быстро их размечать. Но я изучил классификацию еще в процессе «наладки», она удобно расположилась в моей памяти, и мне уже не нужно было заглядывать в таблицы. Все происходившее на земном шаре было строго распределено по соответствующим разделам.

Больше всех пользовался дипломатическими досье народный комиссар по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин: они были необходимы ему и для составления нот, и для подготовки докладов о международном положении и внешней политики Советской России на съездах Советов, и для других целей. Конечно, Чичерин редко требовал досье к себе, иногда он приходил покопаться в них сам, а обычно поручал кому-либо из сотрудников составить на основе досье меморандум по той или иной проблеме. Получал такие задания и я.

Георгий Васильевич, человек небольшого роста, с рыжеватыми волосами, острой маленькой бородкой, ходил в грубом верблюжьем свитере, поверх которого были надеты черный жилет и невзрачный пиджачок. Он был очень прост в обращении с людьми, внимателен к ним, но в своих требованиях точен, а сам обладал необычайной трудоспособностью. Работал он с двенадцати часов дня до пяти-шести утра, когда, наконец, уходил спать. Поэтому у него всегда были красные, воспаленные от бессонницы глаза. Ночами работало и большинство отделов. Недаром МОГЭС регулярно присылал в Наркоминдел «ноты» о перерасходе электроэнергии, указывая, что в наркомате, очевидно, пользуются запрещенными нагревательными приборами, хотя их у нас не было и в помине.

Чичерин не любил дожидаться, когда к нему поступит затребованный через секретаря материал, а сам быстрой походкой направлялся в отделы за нужными справками. Он с головой уходил в работу, выключая все происходящее вокруг, и ничто тогда не могло оторвать его от стопки бумаги, которую он исписывал своим торопливым почерком.

На этой почве с ним иной раз происходили курьезные недоразумения.

Как-то один из его молодых секретарей, недавно женившийся и живший со своей юной женой где-то в Дорогомилове, глубокой ночью был внезапно разбужен телефонным звонком. Говорил Чичерин. Нарком просил секретаря зайти к нему. Городской транспорт Москвы и днем-то работал, что называется, еле-еле душа в теле, а ночью его вообще не существовало. К тому же неубиравшийся с тротуаров снег образовал на них целые отроги Гималаев и Кордильеров, и люди ходили больше по мостовым.

Секретарь полтора часа пробирался по распустившемуся к весне снеговому покрову мостовой, глубоким холодным лужам, наконец, мокрый, усталый, но довольный подошел к красноармейцу, стоявшему у дверей Чичерина, и, отряхиваясь, вошел в ярко освещенный кабинет.

Георгий Васильевич писал. На секунду подняв голову, он, не отрываясь от работы, взял левой рукой какую-то бумагу, лежавшую на его столе, и протянул ее секретарю со словами:

— Положите, пожалуйста, это на место, обратно в шкаф.

Когда секретарь исполнил просьбу наркома и остановился у его стола в выжидательной позе, Чичерин, вновь на секунду подняв голову, сказал:

— Благодарю вас. Больше ничего не нужно.

Изумленный секретарь вышел. А дело объяснилось очень просто: нарком, отложив использованный документ, поднял телефонную трубку и, взглянув в список, назвал номер телефона своего секретаря, думая, что звонит ему в соседнюю комнату Наркоминдела.

В другом подобном случае я отделался легче, но это принесло испуг и волнение моей матери. Телефон у меня дома на Арбате не работал, и, бывая в перерывах, а иногда и вечерами у родных, живших в центре города, поблизости от Наркоминдела, я дал в список и их номер телефона. Однажды утром, позвонив с работы к родным, я услышал встревоженный голос матери. Она сообщала, что поздней ночью меня вызывал зачем-то по телефону «сам Чичерин».

— Что случилось? — волновалась она.

Зная историю с секретарем-молодоженом, я сразу понял, «что случилось», и успокоил ее, но оказалось, что она после ночного звонка не заснула от беспокойства до самого утра.

Иногда часа в два ночи Чичерин стеснительно спрашивал кого-либо из секретарей:

— Нельзя ли устроить что-нибудь позавтракать?

Питался он наравне со всеми нами, в столовой Наркоминдела, под которую был отведен большой зал бывшего ресторана «Метрополь». В меню преобладала чечевица, которая иногда вдруг почему-то перемежалась с индейкой, тогда как и курица в Москве являлась в те времена экзотической птицей.