— А я вас без шляпы сразу и не признал… — на свой страх и риск парировал Ларри. — Эклектика уже вышла из моды?..
— Эй, кэп, это он вас «эпилептиком» назвал? — возмутился один из сопровождавших пирата парней. — Может, ему того, врезать разик — пущай не умничает?..
— Нет-нет, что вы! Ни в коем случае, не надо «того». Не трогайте нашего маленького рыжего друга, — великодушно предупредил едва не свершившуюся расправу капитан. — Не забывайте, что мы сейчас должны быть добродетельны и честны, как невеста, которая убеждает жениха в своей девственности. Иди своей дорогой, рыжий, — «смилостивился» Алваро, — … на этот раз. Но если будешь не по делу возникать вокруг своей капитанши, не удивляйся, если и с тобой вдруг случится что-нибудь нехорошее.
Ларри был слишком хорошо воспитан, чтобы позволить себе смачно выругаться, и слишком осмотрителен, чтобы продолжать дерзить. Поэтому он нашел «золотую середину».
— Хорошего вечера, — отчеканил он, давая понять, что на этом разговор окончен. Разминувшись с этой форменной шайкой, Лауритц вошел в здание и машинально повторил свое пожелание хорошего вечера уже охране, и в уже более любезной форме. Когда же он спустился по узкой лестнице на нижний уровень, куда его без особого энтузиазма, но все-таки допустили, то столкнулся нос к носу с немолодым солдатиком в синем мундире.
— Вечер добрый, сэр, — поприветствовал служивый. — Мы врача не вызывали.
— В этом могу за вас только порадоваться. Но я здесь не как врач, я хочу повидать Шивиллу Гайде. Пожалуйста, если дозволено.
— Вы уверены, что хотите ее видеть? — с усталой иронией в голосе поинтересовался солдат. — Она вон одному посетителю чуть уже шею не свернула.
— Я уверен.
— Ну, тогда давайте, сэр. Скажите только, как вас звать?
— Лауритц Траинен.
— Хорошо, входите, доктор Траинен. Если что — зовите, я буду стоять здесь в проходе. Всегда к вашим услугам…
Уж больно явно прозвучал в последней фразе сарказм, но доктор и так искренне надеялся, что охрана ему не понадобится. Завернув в слепой отросток тюремного коридора, где одна напротив другой располагались всего две камеры, в одной из них Ларри увидел Шивиллу. Девушка возлежала на простом тростниковом тюфяке, поза ее выглядела настолько свободной и непринужденной, что можно было подумать, будто она спит. Единственный фонарь, висевший на стене, подарил ее уже давненько не видевшим мыла волосам блеск, какого модницы специально добивались маслами и помадами, а также удивительный винный оттенок. В этом слабом свете ее красивое лицо казалось спокойным и умиротворенным, будто бы она вовсе не в тюремной камере находится, а в своей постели…
— Шивилла?.. — негромко окликнул лекарь.
Девушка нехотя пошевелилась, приподнялась на своем аскетичном ложе и повернула голову в сторону говорившего, по-кошачьи щурясь.
— Кто здесь? — кто еще посмел нарушить ее покой?
— Это я, Лауритц.
— Ах, явился, не запылился… — протянула она, возвращая себе лежачее положение.
— Капитан… — сердце судового врача на мгновенье болезненно сжалось, а затем задало такой ритм, от которого он кому-нибудь из своих пациентов уже мог бы прописать что-нибудь успокоительное. — Как вы? Мы можем здесь свободно разговаривать?..
— Можем, отчего нет… Здесь никто не подслушивает… даже жаль.
— Вы в порядке? Они вас не…
— Что? Не обижали, не пытали, не насиловали всем скопом?.. Нет, ничего такого, — быстро ответила она тоном человека, которому умышленно скверно удается деланная беззаботность. — Только разговоры разговаривали. Умереть от одиночества мне здесь точно не дадут. И с голоду не помру, и не в стойле, вроде, ночую…
— Ну, и то хорошо… А еще здесь прохладней, чем на улице, это даже, в некотором роде, приятно…
— Нравится? Может, хочешь поменяться со мной местами? — грубо оборвала она его, повысив голос до тона, который не предвещал ничего хорошего.
— Прости… те, — прикусил язык Ларри. — Нет, я совсем ничего такого не хотел… Я вообще меньше всего хотел, чтобы вы здесь оказались…
— Кто ты такой, Ларри? — неожиданно спросила Гайде, уставившись прямо на собеседника, и ее глаза блеснули из тени.
— Ну, как же… Лауритц Траинен, доктор медицины. Ваш судовой врач… если я, конечно, еще не разжалован. И ваш друг, смею надеяться… если еще имею право им называться.
— Ой ли! Кто ты такой и откуда взялся? Откуда свалился на мою голову… может, тебя подослал кто? Это диверсия, заговор против меня?.. Неужели я действительно плохо разбираюсь в людях… — слова ее и сопровождающий их взгляд, уже не обвиняющий и не гневный, а презрительно-разочарованный, каким девушка могла бы окинуть скверно построенный корабль или неспелый манго, оказались оскорбительней пощечины. — Отродясь не видела еще людей, которые вот так одним движением с легкостью создавали бы вокруг себя столько неприятностей. Ты ведь знаешь, моряки — народ суеверный, и если на судне заводится что-то, что, как им кажется, приносит неудачу, от этого очень быстро избавляются.