Записки тюремного инспектора

Перед глазами стоит кошмар пережитого и переживаемого. Мы решили, что я уйду один. Моя дочь останется с тетками в Киеве, пока добровольческие части, отступив, перегруппируются и затем вновь начнут наступление. Тогда еще была надежда. Даже позже, когда добровольцы откатились почти до Новороссийска, компетентные лица уверяли, что месяца через три добровольцы вновь погонят большевиков, и мы будем дома. Моя дочь точно чувствовала гибель всего. Приняв решение остаться с тетками, она вдруг изменила свое решение и перед самой эвакуацией Киева, узнав, что я нахожусь в Кременчуге, засуетилась и рвалась ехать ко мне.

Я со своей стороны впал в отчаяние и уже в дороге ужаснулся нашему решению. Я видел уже тогда, что мы расстались, может быть, навсегда, но было уже поздно. Свершилось то, что вдесятеро хуже смерти. Может быть, конечно, моя дочь не выдержала бы всей обстановки, в которой совершалось бегство русской интеллигенции. Может быть, она погибла от тифа, как погибли многие. Может быть, она была бы убита на румынской границе или замерзла на снегу. Может быть, если бы мы были вместе, нам не удалось бы эвакуироваться из Одессы, но... может быть, если бы все эти испытания были пройдены, мы были бы теперь вместе.

* * *

22 июля 1921 г.

Страшные вести идут из России. Небывалая засуха и надвигающийся голод грозят ужасными последствиями. Советская печать не может скрыть положения и бьет тревогу. Московская «Правда» сообщает: голод охватил уже около 25 миллионов населения; голодает все Поволжье, часть центральных губерний и Сев. Кавказ. «Вся Самарская губ. на колесах - бежит население на восток». Московский Патриарх обратился с воззванием к епископам Кентерберийскому и Йоркскому с просьбой о немедленной присылке хлеба и медикаментов в Россию, где большая часть людей приговорена к смерти. Началась агония нашей Родины, нашего народа, пишет «Новое время». В политических кругах Парижа, как русских, так и иностранных, доминирует атмосфера напряженного ожидания крупнейших изменений в России.

«Общее дело» пишет: «Фактически большевистской власти в России уже не существует. Большевики чувствуют себя господами еще в Москве и Петербурге, может быть, еще в очень немногих городах, но за чертой этих городов власть у них исчезла. В настоящий момент всю Россию охватил пожар анархии. Скорее, чем многие думают, вся власть большевиков может и формально быть ликвидирована в России. Эту приближающуюся свою катастрофу в настоящее время чуют и большие и малые большевистские деятели, и под разными предлогами они заблаговременно бегут за границу с наворованным золотом и бриллиантами. Но не всем этим вожакам преступной большевистской банды удастся ускользнуть из России. Те, на кого они опирались, не хотят их выпустить из России и требуют, чтобы они вместе с ними расплачивались за все, ими совершенное. В России все начинают подводить итоги четырехлетнему хозяйничанью большевиков. Что это за страшные итоги! Голод! Холера! Вымирание миллионов людей! И нет такой силы, которая могла бы предотвратить теперь в России грядущую смерть миллионов людей».

* * *

Сегодня 23 октября 1921 года. Исполнилось ровно два года с тех пор, как я ушел с добровольцами из Чернигова. Писать нет охоты, но все же хочется отметить этот день и по случаю исполнившегося двухлетнего скитания по белому свету сделать запись в своем дневнике. Наступили осенние октябрьские дни. Вечера длинные, томительно скучные. На душе тоскливо, безнадежно, страшно. Иногда кажется, что лучше было бы умереть, чем влачить такую бессмысленную жизнь. Еще в прошлом году в эти дни мы были в Севастополе и не теряли надежды - мы были в России.

Кто мог тогда думать, что после всех испытаний судьба забросит нас к берегам Адриатики, к границам Италии, и обратит нашу жизнь в подобие ссылки. Мы жили все лето с недоеданием и ходили обутыми на босую ногу. Белья у меня почти не было. Летом гимнастерка на голое тело и штаны без подштанников доставляли даже удовольствие - продувает, но чувствуется какая-то неловкость. Я сознаю, что вместо газет я мог бы купить себе по крайней мере носки, но эти мелкие интересы теперь на втором плане. Хочется знать, что делается там - в голодной России, и угадать, что ждет нас впереди.

Мы разыскали в Константинополе нашего племянника Кирилла Алчевского, студента Харьковского университета. Он был офицером Добровольческой армии и эвакуировался в Константинополе со своею частью. Он живет теперь вместе с нами и тоже испытывает большие лишения. Мой брат устроил его студентом Загребского университета. Он будет получать пособие, но, пока он его получит, нам приходится тяжело. Я рад, что вокруг нас группируется студенческая молодежь, которой Ник. Вас. оказывает всевозможное содействие как к поступлению в университет, так и во всех прочих отношениях.