Записки тюремного инспектора

Наш флигель назывался «русский домик», так как в прошлом году в нем тоже жили русские. Первые дни было непривычно в этой новой культурной обстановке. Чистое постельное белье, одеяла, ночные столики, клозеты, ванная - все это доставляло физическое наслаждение, которое нежило изломанное долгими лишениями непривычное тело. Мой брат был занят целыми днями и приходил лишь обедать. Студенки Кутепова и Липская отсутствовали с утра до позднего вечера. Я оставался один. Во флигеле больше никого не было. Не было и прислуги.

Мы решили обедать дома, тем более что в квартире имелась газовая плита. Утром я ходил на базар и после уборки комнаты готовил обед. К вечеру нужно было приготовить что-нибудь закусить и вытопить печь. Я сам мыл белье, починял одежду, одним словом, занимался хозяйством. Денег пока у нас было мало, и мы жили первое время очень скромно. Как мы ни скупились, но события в России заставляли нас покупать иногда газеты. Кронштадтское восстание ликвидировано.

Большевики одержали вновь победу, и, видно, надолго. После того подъема, который пережили русские при первых известиях о восстании, у всех поголовно появилось угнетенное состояние. Многие уже собирались ехать в Россию и радовались как дети. Почему-то почти тотчас после Кронштадтского восстания во всей Европе начались большевистские выступления. В Германии идут уличные бои с большевиками. В Англии забастовали рабочие. В Австрии готовится погром интеллигенции. В Италии ежедневно ждут установления советского строя.

В Загребе чувствуется напряженное состояние. Рабочие бастуют. Ежедневно разбрасываются прокламации, взывающие к свержению существующей власти. Рабочие и низшие слои населения держат себя вызывающе и настроены большевистски. Все питейные заведения переполнены простонародьем, отравляющим существование.

Я ходил всегда в ближайшую лавку за хлебом. Там постоянно за прилавком пили какие-то люди. «Что вам здесь нужно, поезжайте к себе в Россию», - сказал мне как-то по виду рабочий. Я перестал ходить в эту лавку. Такие выпады приходилось выслушивать часто. В особенности неприятна была как-то моя встреча с группою рабочих на «Илице». Рассматривая в витрине газеты, я услыхал сзади себя ломаную русскую речь. Обернувшись, я встретил свирепый взгляд рабочего, который на мой вопросительный взгляд отвечал мне: «Да, да ...» (следовала отборная русская брань). Поравнявшись со мною, этот хулиган с искривленным от злобы лицом показал мне сжатый кулак и отвалил по моему адресу отборную ругань.

Бывали и другие случаи. Я встретил однажды прилично одетого человека, по виду рабочего, шедшего с прилично одетой женщиной в платке на голове. Еще издали я заметил, что они говорят про меня, а поравнявшись, он отпустил по моему адресу: «Старый буржуй».

На Шалате рабочие и служащие относятся к нам несколько сдержаннее, но и здесь не обходится без неприятностей. «Русская рожа», - сказал однажды рабочий, проходя возле доктора Я. И. Кильмана (ассистента при анатомич. институте). Мой брат Н. В. избегал ходить в город и поторопился приобрести статское платье, чтобы не выделяться в толпе. Интеллигенция на Шалате, и в частности профессорская среда, отлично знала это, но тактично молчала.

Нельзя сказать, чтобы мы чувствовали себя хорошо и в обществе хорватской интеллигенции на Шалате. Это было не то, что в Костайнице. Впрочем, вернее, у нас с ними не было никаких отношений. Это были официальные, сухие отношения, или, вернее, шапочное знакомство. О русских делах было не принято говорить, и этот вопрос обходили молчанием. Технический персонал в университете относился к нам явно враждебно. Точно такое же отношение доминировало и в городе.

Русские были навязаны Хорватии, и это чувствовалось во всех мелочах повседневной жизни. В лучшем случае совершенно безразличное отношение с оттенком некоторой небрежности к умирающей нации, а в большинстве явно недоброжелательные отношения - так можно безошибочно определить отношение хорватской интеллигенции к русскому беженству. Конечно, бывали исключения, но это были единичные случаи.

Впрочем, этот вопрос нас мало интересовал. Мы встревожены новым выступлением союзников. Французы требуют ликвидации армии генерала Врангеля, как англичане требовали в свое время роспуска армии генерала Деникина. Французы насильно отправляют солдат в советскую Россию. Мы не сомневаемся, что очередь дойдет и до нас. Англичане ведут переговоры с большевиками о возвращении русских беженцев в Россию. Мы этого ждали, да к тому же нас уже ничем удивить нельзя. Больше того, что мы пережили, пережить нельзя. Страшна только смерть.

* * *

11 июля 1921 г.