Записки тюремного инспектора

Все это, конечно, заставляло с осторожностью относиться к окружающей среде, но, с другой стороны, это давало и почву для сведения личных счетов и интриг. Общество разбилось на небольшие кружки, враждовавшие друг с другом, и в этой атмосфере рождались сплетни, взаимные обвинения, оскорбления и клевета. Так, например, при одном из первых моих визитов меня уверяли, что заведующий хозяйством института вор, обкрадывающий детей. Несмотря на мои возражения, возмущению не было конца. Дня через три я был приглашен в этот дом. Было много гостей и в том числе этот самый сенатор. С удивлением я спросил хозяев, что это значит, и еще больше был поражен, когда мне ответили, что это светские отношения, ни к чему не обязывающие.

Все это для меня не было ново и в моих глазах находило оправдание. Нужно было видеть, и я своевременно описывал это, как вся эта русская интеллигенция уходила из России. Я видел ее на шоссейных дорогах, на пристанях, в трюмах кораблей и просто в поле. И все это продолжалось не месяц-два, а годами. Потеряв все, что она имела, ограбленная, в дырявых платьях, покрытая вшами, без гроша денег, вот она теперь, пристроившаяся к учебному заведению, которое содержали сербы. И это уже счастье. Человек обеспечен. Конечно, прежнего не вернешь.

Соломенный тюфяк, земляные полы, низкий потолок, железные печурки, вместо мебели деревянные ящики, покрытые дареными англичанами суконными одеялами. Это тот комфорт, которым располагает теперь наше беженство. Естественно, что при таком положении хорошего настроения не будет. Лишенные Родины, оторванные в большинстве случаев от родных, русские люди влачат свое существование хотя и в братской стране, но все же на чужбине. Вот источник злобы, зависти, неудовлетворенности и неуравновешенности в отношениях.

Бывший сенатор теперь заведует хозяйством института. Барон Корф состоит швейцаром в институте. Заслуженный генерал Ф. В. Высоцкий служит просто сторожем в институтской бельевой и т.д. А классные дамы! Многие из них действительно принадлежали когда-то к светскому обществу и были, может быть, богаты. Теперь они получают небольшое содержание и несут труд, требующий большого напряжения сил. Это не гостиная или усадьба с балконом, где раньше так вкусно пился чай со сливками.

И вот они раздражительны и, можно сказать, злые и, естественно, не могут примириться со своим положением. Они требуют к себе не того отношения, какое вызывается службою классной дамы, а по прежнему социальному положению. На этой почве вечно происходят недоразумения, и общество дифференцируется не по настоящей обстановке, а искусственно, по прежнему масштабу.

Барон С. П. Корф, бывший владелец многих имений в России, конечно, обедает не с прислугою, а приглашен к персональскому столу, несмотря на то что он только швейцар. Конечно, в Петербурге швейцара не пригласили бы за общий стол.

Я не застал г-жи Штюрмер в Новом Бечее, но обстановка ее жизни в Бечее до сих пор вызовет толки среди бечейских обывателей. Мне рассказывал доктор П. И. Пономарев, который был однажды приглашен к ней как врач, что г-жа Штюрмер жила в Бечее хуже бедной селячки, буквально как нищая.

Убогая хата с низкой одностворчатою дверью из сеней в ее комнату с земляным полом была ее обителью. Маленькое окошко во двор, печь для топки ее соломою. Низкий потолок. Деревянный стол, заваленный грязной посудой, огрызками хлеба и всяким хламом. Неубранная деревянная кровать с соломенным матрацем, на которой в беспорядке валялись всякие тряпки, два деревянных стула составляли всю обстановку ее комнаты. Сама г-жа Штюрмер перед приходом доктора топила соломою печь. После царских приемов в Петербурге эта жизненная обстановка, конечно, оправдывает эту женщину, оставившую по себе в Бечее нехорошую память.

Но как параллель невольно напрашивается вопрос, почему же известный в России опереточный артист Мурский, 80-летний старик, попавший в Новый Бечей по инерции, не был принят в бечеевском обществе. Я лично знал этого уважаемого и высокоинтеллигентного человека. Очень часто он приходил ко мне в столовую и слезно просил сыграть ему какую-нибудь сонату Бетховена. Он жил в обстановке еще худшей, чем жила г-жа Штюрмер, и буквально сгнил перед смертью. Старика Мурского чуждались, потому что он не принадлежал к светскому обществу.

Это настроение русского общества в Новом Бечее производило неприятное впечатление, и с ним мне пришлось ознакомиться впервые. Все, что я видел до сих пор в беженстве, указывало как раз на обратное, то есть на тенденцию к опрощению и демократизацию. И это вполне понятно. Когда бывший губернатор открывает лавочку, когда сын высокопоставленной особы делается коммивояжером, когда прокурор служит в ресторане или гвардейский офицер делается шофером, то, естественно, им не хочется напоминать о своем прошлом. Были, конечно, и хорошо устроившиеся и разбогатевшие, но такие беженцы обыкновенно отпадали от общей беженской массы и замыкались в своей личной жизни.