Записки тюремного инспектора

Это было море огней. Каждый нес в руках зажженную свечку, а путь освещался факелами. Шли по темным дорожкам парка в чаще высоких елей и выходили затем к воротам, у которых беспрерывно звонил госпитальный колокол. Трижды крестный ход обошел здание госпиталя с отличным пением хора, который образовался еще на Страстной неделе. Затем священник крестным ходом обошел здание всего госпиталя по его длинным коридорам, и потом началась служба.

Заутреня была торжественная, величественная, совсем так, как в России. Мы были как дома. Это был уголок России и настоящий русский праздник. В церкви было тесно и жарко, так что многие стояли в буфетной и даже в коридоре. Множество огней от горящих в руках у каждого свечей придавало особый праздничный вид службе. И тем не менее и здесь у многих стояли слезы в глазах, и каждый раз, когда хор пел «Христос воскресе», они опускались на колени и подолгу стояли с опущенной головой...

Разговение было богатое, как и на Рождество. Хорватский благотворительный комитет не пожалел средств. Пасхальный стол был роскошный. Три дамы-благотворительницы во главе с m-me Ковачич опять прибыли в Лобор и участвовали с нами в разговении. Опять говорились речи, высказывались надежда и пожелание, но. в этот раз не верилось. И не смогли эти речи поднять нашего настроения!

* * *

Праздник Святой Пасхи был невеселый, несмотря на то что он был обставлен великолепно. Чувствовалось какое-то уныние, гнет, тоска. Не веселила и наступившая весна, тем более что настоящего тепла еще не было. Вообще в этой местности хороша только очень ранняя весна, а затем до середины лета бывает скучный период дождей. В такие дни я проводил обыкновенно вечера в столовой за пианино. Освещение было скудное, так как, за сокращением расхода, электрического света в госпитале уже давно не было, а лампа тушилась после ужина ровно в 9 часов.

Я приходил в столовую со своей небольшой лампой, которая едва освещала мне ноты. Обыкновенно кто-нибудь из больных приходил послушать музыку или просто посидеть в одиночестве и усаживался где-нибудь в темном углу. Бывало и так, что приходила парочка и шепталась под звуки ноктюрна Шопена до тех пор, пока дежурная сестра не сгоняла их с этого уютного места. Я привык к этому и не обращал на них внимания.

Особенно часто приходил вечерами в столовую больной, полковник Шамин, жена которого, Мария Владимировна, служила сестрой милосердия в госпитале. Я знал, что он считается ненормальным, с наклонностями даже к буйным припадкам, но и к нему я привык. Я только не любил, когда он начинал громко подпевать мне. Неприятен он был еще тем, что не сидел он на месте, а ходил взад и вперед.

Однажды в такой вечер (это было уже в то время, когда начал колоситься овес), после дождливого дня я спустился в столовую и, открыв окна, сел за пианино. Я был рад, что никто не мешает мне, и играл с особой охотой. Но скоро дверь отворилась, и вошел Шамин. Я продолжал играть, но от меня не ускользнуло, что полковник был возбужден и нервно ходил по столовой. Впрочем, он был в мягких туфлях и потому не мешал мне играть.

Когда я кончил сонату, Шамин подошел ко мне и как-то странно сказал: «А профессора арестовали хорваты». Я ничего не ответил, полагая, что полковник заговаривается, и подумал, что нужно об этом сказать его жене. Я сыграл еще одну вещь. Полковник опять подошел ко мне и сказал: «И знаете за что - он протестовал против убийства Каро». Это было имя нашей госпитальной собаки, общего любимца Каро. Мне подумалось, что как будто в этих словах Шамина было что-то логическое, и я испытующе посмотрел на него, но полковник молчал. Я перевернул страницу и начал играть дальше. Я еще долго играл и был доволен, что полковник перестал ходить и сел.

Часов около одиннадцати в столовую быстро вошла дежурная сестра В. И. Жибер и, обратившись ко мне, сказала: «А вы еще ничего не знаете. Профессора арестовали и повели в Златар». Я посмотрел на Ша-мина. Полковник сказал мне: «Я же видел, что вы не придаете значения моим словам, полагая, что я ненормальный». Мне было очень неловко, но оправданием мне служило то обстоятельство, что я нахожусь в больнице для нервнобольных.

Я поторопился наверх, так как в моей комнате был А. А. Кистяковский. Это было в тот вечер, когда я очень долго уговаривал Кистяковского не уезжать из госпиталя и пройти курс лечения. А. А. уже знал об аресте Ник. Вас., но относился к этому спокойно, говоря, что это глупое недоразумение. Я тотчас спустился вниз, чтобы узнать у заведующего хозяйством, в чем дело, но полковник Духонин был тоже арестован.