Записки тюремного инспектора

Решетчатые окна, тяжелые своды, как в тюрьме, производили теперь мрачное впечатление. В особенности становилось жутко, когда начинали кричать совы. Это чувство одиночества вечером в пустынной части замка, окнами выходящей в темную часть векового парка, вызывало тоскливое настроение и постоянное ожидание чего-то неопределенного. Но больше всего меня пугали собственные шаги. Каждый шаг на каменных плитах в коридорах отдавался во всех закоулках сводчатого коридора, и это эхо казалось мне шагами многих людей. Всегда, когда я возвращался из столовой с горящей лампой в руках, мне казалось, что всюду, во всех пустых палатах, стоит шум, говор и какая-то толкотня.

Конечно, в такой обстановке вспоминались легенды, и стало играть воображение. Здесь, в этом замке, еще не так давно переживалась большая историческая драма. Дочь покойного австрийского императора Мария Луиза, бежавшая с лейтенантом Мишичем, скрывалась в этом замке, когда он принадлежал еще Кегливичам, и местные жители утверждают, что она жила инкогнито в этой угловой комнате, которая ныне занята столовой. И это не легенда, так как говорила нам об этом придворная дама австрийского двора графиня Шавгоч, лечившаяся у моего брата и приезжавшая в госпиталь на консультацию к брату.

Есть на хуторах глубокий старик, который знает всю историю этого замка и помнит отлично, как кто-то из суровых владельцев этого замка запарывал насмерть непокорных крестьян. Он указывал даже подвал, где томились заключенные, и кольцо, к которому подвешивали наказуемого. Это вспоминалось теперь, и этого погреба боялись, как равно обходили и нашу покойницкую. Санитарка Феня уверяла, что она видит по ночам какие-то тени, а однажды увидела в коридоре покойницу Клавдию Семеновну с приподнятыми руками. Кто-то пустил слух, что каждый день в 12 часов ночи вокруг замка слышатся шаги и побрякивание связкою ключей, как будто кто-то обходит в это время замок и гремит ключами.

И действительно, Евгения Павловна очень часто слышит у себя под окном этот звук и боится по вечерам выйти в коридор. Даже днем некоторым было страшно, и это настроение вызывала больше всего сова, которая целыми днями как застывшая сидела на крыше в прозоре трубы в том месте, где была надпись: 1772 год. Труба эта возвышалась на крыше как раз против ворот замка, и сова эта точно сторожила вход во двор. В этой сове, говорят, воплотилось все непонятное в этом замке. Она живет здесь уже 300 лет, видала и знает все, что происходило в этом замке. Это она сторожит ночью замок, превращаясь в тень прошлого.

После всего пережитого мы с братом стали бесстрашными и, кажется, не боялись ничего, кроме человека. Но в конце концов и я перестал ходить вечером в столовую. Это было после грозы. Окна в столовой были открыты. Молнии чередовались с сильными раскатами грома. Дождь лил как из ведра. Порывами ветра колебало пламя в моей лампе. Несколько раз ветром переворачивались страницы моих нот. Я перестал играть и хотел затворить окна. Но в этот момент порывом ветра потушило мою лампу. Я не мог зажечь лампы, так как стекло было слишком горячее, чтобы снять его руками. И я поторопился уйти из столовой. В коридоре было темно, и мне стало жутко. Я шел в этой темноте быстрыми шагами, и мне казалось, что в госпитале стоит шум от массы народу, которого в действительности нет. Яркие молнии освещали беспрерывно весь двор, и я отчетливо видел через окна коридора покойницкую, где недавно лежала Лидия Васильевна Савицкая. Это было около 11 часов вечера. С тех пор я по вечерам уже на рояле не играл.

Евгения Павловна Духонина была по сравнению с нами свежим человеком, с энергией, с инициативой, умевшей создать вокруг себя уют и дать окружающим духовную пищу. Она читала отлично и не менее интересно поддерживала разговор. Но больше всего мне нравилось в ней, что она всегда придумает что-нибудь такое, что действительно заинтересует всех. Я был ее исполнителем. Прежде всего Евгения Павловна подала мысль сделать колоду карт. Опыт удался отлично. Мы сделали шесть игр карт. И мы потом играли в карты и раскладывали пасианс. Мы клеили по вечерам разные коробочки, а я дошел до такого совершенства, что делал отлично папки, бювары и портфели. Мы работали, а Евгения Павловна читала нам.

Но самое интересное было то, что под руководством Евгении Павловны мы сделали игру - лото «Тише едешь - дальше будешь». Это было как нельзя кстати при нашей замирающей в госпитале жизни. Дела было мало. Началось томление без работы. И вот мой брат с Надеждой Петровной до такой степени увлеклись этой игрою, что готовы были играть с утра до вечера. Впрочем, и Евгению Павловну нельзя было оторвать от этой игры. Тем не менее наши рабочие вечера у Ев. Павловны продолжались.