Записки. Том I. Северо-Западный фронт и Кавказ, 1914–1916

Глубоко я был взволнован этим. После обеда был призван в кабинет и там провел более часа. Государь соизволил на мою просьбу по семейному делу и, прощаясь, обнял и три раза поцеловал. Что я чувствовал, поймет только тот, кто в царе видит царя и кто долгое время думал, что он в своих чувствах изменился к тому, к которому благоволил. Это была большая душевная радость, и я поделился ею с Мих. Вас. и моими друзьями квартирмейстерской части. А все они были искренно рады. Много легче у меня на сердце. С большим чувством говорил государь о великом князе, и просил меня передать ему его поклон и пожелания всего лучшего. Он говорил это с большим чувством и его глаза затуманились.

В разговоре с Фредериксом часть вертелась около Сухомлинова, другая касалась великого князя. Сначала некоторое зондирование о настроении великого князя, о его здоровье, а затем о сплетнях, которыми живут, дошедших до того, что обвиняли, вернее, говорили о стремлении к короне. На это я мог только одно энергично опротестовать, сказав, что великий князь – верноподданный слуга государя, что вся его натура и природа против такого шага, хуже чем безумия. Великий князь любит государя, и я не сомневаюсь, что никогда такие гадостные мысли и близко не могли к нему подойти. Да вы знаете его не менее меня, граф, сказал я ему – да я никогда и не верил и никому не говорю, ибо знаю его. А у него много врагов. Теперь государь успокоился, и это естественное чувство недоверия у него исчезло, но дамы неумолимы. Я мог только пожать плечами.

Да, здесь мы бессильны. Но как все это сгладить, спросил граф. Знаете, граф, сказал я ему, по некоторым мелочам и я вижу, что идет лучше, душевнее. Но это мало, надо, чтобы с высшей стороны было бы хоть немного. Великий князь так чуток и, на мой взгляд жаждет, чтобы это, не по его воле, недоразумение, сгладилось бы. Надо немного ласкового внимания, и все это будет. Кто близко знает великого князя, тот скажет: да, он строптив, но он лоялен, и это в основе его понимания, его обязанностей и характера. Вы этому можете помочь. Я люблю великого князя, и он мне старый друг. Я любовался его выдержкой за дни, когда мы были в Могилеве. Ни одного жеста, ни одного движения, которые выдавали бы его состояние духа.

Поверьте мне, сказал я ему, что за 2 месяца, что провожу время во дворце, я не видел фронды. Мы говорим, толкуем и рядим, как все. А что касается великого князя, то он или молчит, или высказывается всегда против того или другого толкования, не в пользу. О поездке государя мы условились так, что, когда это будет возможно, я напишу. Теперь по очень многим причинам это совершенно невозможно. Ехать же в Эрзерум было бы прямо фатально. Я очень был рад, что мне удалось переговорить с Фредериксом. Он ко мне имеет доброе чувство. Лучшие наши молодые годы мы служили вместе, и он это всегда вспоминает. Как я рад, что вас вижу, – и сказал он это от всей души. Но он постарел, а жить хочет. Говоря о громадном улучшении финансовой стороны, уделов и кабинета, он как-то сказал: вот если бы прожить еще 16 лет (это было бы уже за 100 лет), то сделал бы больше, все-таки завидно видеть человека в его годы столь свежего и доброжелательного.

Сухомлинова уволили в отставку, с правом носить штатское платье. Он дошел до своего конца. Что посеял, то и пожал.

Не понимаю, как вам не страшно все это делать, сказал я ему в 1910 году – когда он в Царском Дворце заговорил со мной. Легкомыслие, нежелание трудиться, самомнение и лицеприятие свели его на настоящее место.

К северу от Припяти и на Двине готовятся важные события. Я не расспрашивал. Но говоря о положении и действиях, Мих. Вас. еще 1-го или 2-го, а может быть, 29 высказал свои мысли, которые совершенно совпадали с моими.

Формула проста. Прочно стать в Вильно и на Немане, а когда это совершено – вести главное наступление южнее Припяти с юго-востока на северо-запад. И он так думает. Какими способами это исполнить, не так важно. У всякого свое, и М. В. Алексеев теперь первую часть будет исполнять по-своему. Я исполнил бы ее также по-своему.

Помоги Господь. На мой взгляд, это следовало делать в октябре, поздно в ноябре. Теперь тоже неудобно. Распутица на носу. Но силы были отвлечены на юг, затем в Галицию. Первое против воли Алексеева, а требованиями политики, второе отчасти политика, а больше надежда в случае успеха снова стать на Львове. Но приказчики и старосты попортили и напортили с места, Черновицы была частная операция. Все это нас ослабило, а главное, потеряли время и средства – потеряли почти 5 месяцев.

И много было от этого неудобств.

На нашем Кавказском фронте меня тревожит наша операция против Трапезунда. Трапезунд надо взять, но Юденич сделал все, чтобы его не брать. Если возьмут, прочно ли это будет. А лучше не брать, если нельзя прочно удержать.

Ну и производство самой операции меня тревожит. Если пойдет как-нибудь, будет ли хорошо. Чрезмерная осторожность не хороша, но самонадеянность, думаю, еще хуже.