Записки церковного сторожа

Наступает следующая одна ночь и это уже не тихая ночь, а канун сильнейшей грозы.

«…Подводчики… варили кашу. На этот раз с самого начала во всем чувствовалась какая-то неопределенная тоска. Было душно; все много пили и никак не могли утолить жажду. Луна взошла сильно багровая и хмурая, точно больная; звезды тоже хмурились, мгла была гуще, даль мутнее… »

Предгрозовое состояние природы люди переносят по-разному.

«…У костра уж не было вчерашнего оживления и разговоров.

…Дымов лежал на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное…

… Дымов выхватил из рук Емельяна ложку и швырнул ее далеко в сторону. Егорушка, давно уже ненавидевший Дымова, почувствовал, как в воздухе вдруг стало невыносимо душно, как огонь от костра горячо жег лицо; ему захотелось скорее бежать к обозу в потемки, но злые, скучающие глаза озорника тянули его к себе. Страстно желая сказать что-нибудь в высшей степени обидное, он шагнул к Дымову и проговорил, задыхаясь:

– Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу!.. На том свете ты будешь гореть в аду! Я Ивану Иванычу пожалуюсь! Ты не смеешь обижать Емельяна!

– Тоже, скажи пожалуйста! – усмехнулся Дымов. – Свиненок всякий, еще на губах молоко не обсохло, в указчики лезет. А ежели за ухо?

Егорушка почувствовал, что дышать уже нечем; он – никогда с ним этого не было раньше – вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительно:

– Бейте его! Бейте его!

Слезы брызнули у него из глаз; ему стало стыдно, и он, пошатываясь, побежал к обозу. Какое впечатление произвел его крик, он не видел. Лежа на тюке и плача, он дергал руками и ногами, и шептал:

– Мама! Мама!

И эти люди, и тени вокруг костра, и темные тюки, и далекая молния, каждую минуту сверкавшая вдали, – все теперь представлялось ему нелюдимым и страшным. Он ужасался и в отчаянии спрашивал себя, как это и зачем попал он в неизвестную землю, в компанию страшных мужиков? Где теперь дядя, о. Христофор и Дениска?..»

Чехов называет Степь «неизвестной землей». А на неизвестной земле, как правило, живут неизвестные и непонятные люди.

Чуть позже Дымов все-таки подошел к мальчику. Но не затем, чтобы извиниться, а затем, чтобы подставить лицо для удара. Дымову снова скучно и ему не нужно «скучного счастья» Константина, как точно также такого же счастья не нужно инвалиду-революционеру Матвееву и брату трактирщика Моисея Моисеича Соломону. Ни у Дымова, ни у Матвеева, ни у Соломона нет понятия о добре и зле. Для них все делится на «скучно» и «не скучно», и даже мысль Матвеева «признают ли меня равным или нет» значит то, будет ли ему «скучно» или нет.

Следующим вечером в Степи начинается большая гроза.

«…Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные лохмотья; точно такие же лохмотья… Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение…