Записки военного врача

2 мая 1945 года я получил приказ развернуть госпиталь в 80 километрах от Либавы и принять 1200 пленных немцев, у которых имелись различные ранения. Покуда развертывали медицинские палатки со всем оборудованием и госпитальным имуществом, мы с ведущим хирургом, начальником отделения и двумя солдатами с автоматами отправились в Либаву.

По пути проехали через бывший передний край обороны противника с дзотами, дотами, проволочными заграждениями, с брошенными орудиями и минометами, с подбитыми танками. В Либаве пошли смотреть оставленные гитлеровцами госпитали. Видели раненных в грудную клетку, в крупные суставы, видели массу ампутированных. Многие из них находились в тяжелом состоянии. В палатках стоял гнилостный запах, повязки на раненых промокшие, грязные. Жаль было смотреть на этих изувеченных. Еще более тяжелое впечатление производили перевязочно-операционные блоки. На полу валялись ампутированные ноги и салфетки, пропитанные кровью, гноем. Хирурги были в клеенчатых передниках, без стерильных халатов, как мясники.

Подумалось: куда же делась немецкая хирургия? Где асептика, где принципы хирургической обработки ран? Где взыскательные метры в белых халатах, о которых рассказывали наши институтские учителя? Куда все это делось? Вопросов было много, а ответ один: вот лицо фашизма, вот плоды милитаристской цивилизации.

Возвратились в наш госпиталь. На ближайших подступах к нему стояли и лежали раненые немцы. Колонны пленных под конвоем советских солдат шли на северо-восток. Ко мне пришла делегация немецких врачей с петицией — разрешить им оперировать своих соотечественников. Они объясняли это тем, что врачи, к какому бы лагерю ни принадлежали, — коллеги, люди одной гуманной профессии. Они забыли о том, сколько жизней погубили «гуманисты» фашистской Германии, какие чудовищные зверства на их черной совести.

Необходимая медицинская помощь была оказана раненым немцам советскими врачами, оказана на том же высоком профессиональном уровне, что и раненым и больным воинам Красной Армии.

В ночь с 8 на 9 мая 1945 года я проснулся от громкого голоса диктора Ю. Левитана в радиоприемнике. Война окончилась!.. Великая наша победа свершилась!..

Это было так прекрасно, так неожиданно, хотя и ждали этого мига уже почти четыре года. Я бросился звонить в санитарное управление фронта. Мне подтвердили: мир, мир, мир!..

По тревоге был собран личный состав госпиталя. Перед строем зачитали текст передачи Московского радио, записанный замполитом майором А. И. Несиновым.

Великое счастье полной победы над опаснейшим врагом, общее счастье всех советских людей от мала до велика, счастье, добытое в жесточайшей борьбе, стало фактом.

Глубокие корни

Спустя несколько дней после победы, когда все в ХППГ № 138 вроде бы вернулось в привычную колею, разве что без подвоза новых и новых раненых да без неумолчного артиллерийского гула поодаль, наш ведущий хирург З. Т. Талмуд вдруг объявил мне вечером, поглаживая свой седеющий затылок:

— Знаете, все что-то не верится в это!..

— А тишина вокруг, до самого Берлина… — отозвался я, потягиваясь с упоением. — А променад перед сном, который мы сейчас совершаем, не в разрушенной Паланге, а словно на каком-нибудь фешенебельном курорте…

— Так-то оно так, да память все тянет в прошлое.

И рассказал неторопливо о том, что стряслось в этих самых примерно местах около четырех лет назад.

Тогда наш госпиталь под тем же номером действовал в составе Северо-Западного фронта и двигался вместе с войсками. Фашистская авиация, господствуя в воздухе, не жалела бомб. Во время одной из бомбежек 138-й понес особенно значительный урон: погибли врач Болонкина и фельдшер Остапчук, были ранены врач Хмелевский и фармацевт Столбин, сгорели автобус для раненых, два грузовика… Похоронив павших, персонал госпиталя продолжал свой путь. На следующий день, достигнув поселка Подберезье, предназначенного для дислокации, госпиталь быстро раскинул свои палатки и тотчас приступил к хирургическому лечению людей — воинов и гражданского населения. 26 июля в 16.00, как врезалось в память нашему ведущему, штаб дивизии дал команду о немедленном свертывании госпиталя и перебазирования глубже в тыл, в поселок Холмы. Это означало, как знали все по опыту, резкое ухудшение обстановки на переднем крае.

Меньше чем через час госпитальные автомашины с людьми и хозяйством, вытянувшись колонной, на приличной дистанции друг от друга, запылили по большаку. Лишь большая операционная палатка с грузовиком при ней осталась на старом месте.