Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны

Сегодня вечером, после обеда, пришел адъютант с посланием от Куроки. Он сказал мне, что генерал боится, что я чувствую себя одиноким и что он надеется увидеть меня у себя. Так как это был, может быть, последний случай послушать музыку, то он послал для увеселения за гвардейским оркестром. Я с удовольствием принял приглашение и направился в штаб. В ту минуту, когда я появился, оркестр заиграл The Garb of Old Gaul - торжественный марш Шотландского полка Гордона . Я не знаю, как им удалось это угадать, но я был даже тронут. Ночь была чудная. Было почти полнолуние, и месяц сиял на фоне серебристо-серого неба подобно огромному щиту из блестящей стали. Я сидел между генералом Куроки и принцем Купи и, несмотря на всю их любезность, чувствовал себя совершенно таким же одиноким, как Марко Поло, когда он приятельски беседовал с Великим ханом Татарии. Мы пили чай из маленьких чашечек, покрытых бледно-зеленым лаком. Никто бы не мог подумать, что все мы были накануне огромных событий. Даже по нашему внешнему виду нельзя было этого угадать, хотя я должен признаться, что я чувствовал все значение переживаемого нами времени. Мы были разговорчивы и веселы. Мне это нравится: только немногие из наших товарищей способны на это, большинство же начинает так беспокоиться и суетиться, что поневоле приходит в голову мысль, что им не мешало бы выпить какого-нибудь успокоительного средства. В то же время я заметил, что Фуджии ходил взад и вперед по полутемному пространству, подобно привидению, погруженному в глубокие и беспокойные мысли. Как обыкновенно, мы болтали больше о пустяках. Принц сказал мне, что он боится, что долгая стоянка на одном месте мне очень надоела. Я ответил утвердительно. Но теперь, когда я видел на Его Высочестве хаки, мое нетерпение пропало, ибо я был уверен, что наконец сражение близко. Я рассказал им о моем сегодняшнем восхождении на Хо-О-Сан, или гору Феникс, и о предполагаемом там присутствии тигров. Куроки спросил меня, охотился ли я когда-нибудь на тигров в Индии. Я ответил, что я застрелил больше тигров, чем получил. Он полюбопытствовал узнать, как это могло случиться, и я объяснил ему, что я обыкновенно выезжал на охоту в обществе людей, гораздо выше меня стоявших, и что туземцы в этой местности настолько любезны, что единогласно заявляют, что тигр убит самым важным лицом охоты, если оно даже и позабыло выстрелить из своего ружья. Куроки и принцу, видимо, понравилась эта идея, и они бесконечно долго смеялись. Как только генерал пришел в себя от смеха, он сказал мне:

Ничего, ничего; вы становитесь очень большим лицом, и скоро придет ваша очередь убивать тигров, не стреляя в них.

Принц осведомился о здоровье Винцента. Я ответил, что он ел курицу и сломал зуб и что поэтому он очень страдал. Его Высочество заметил, что почтенному капитану попался, наверно, очень твердый кусок. Я ответил:

Ваше Высочество, эта курица была так же стара, как Хо-О, или Феникс, живущий на этой горе.

На это они тоже рассмеялись.

Оркестр начал играть попурри из ирландских песен, и Куроки, видя, что я слушаю музыку, спросил меня: музыкальный ли народ ирландцы. Я ответил ему утвердительно и прибавил, что они любят простую музыку. Он сказал:

Я думаю, что эта песня о любовной истории? Это была песнь The Minstrel Boy из поэмы Мура (Moore), и я был очень рад, что мог ему ответить:

Совершенно нет, ваше превосходительство, эта песнь не сентиментального содержания: она воспевает молодого арфиста, который, отправляясь на войну, оставил арфу дома и взял вместо нее меч своего отца.

Куроки был доволен; он улыбнулся своей приятной улыбкой и заметил:

Очень подходящая песня для нас этой ночью; мы оставляем всю нашу музыку здесь и завтра идем на врага, вооруженные мечами наших предков! У Куроки это глубокое и изысканное чувство. Вскоре после этого я откланялся и ушел. Теперь я должен лечь спать, чтобы быть свежим для раннего выступления на следующий день. Мне бы все-таки хотелось еще подольше посидеть в моем маленьком садике из пионов, который я понемногу полюбил. Сегодня месяц своим ярким сиянием, казалось, пытался запечатлеть в моей памяти эту ночь в Фенгхуангченге. Под волнами лазуревого света, лившегося на причудливо украшенные крыши домов и кумирен, все кругом принимало таинственный и волшебный вид, и мне казалось, что я нахожусь в городе Аладина и его волшебной лампы. Итак, если бы я даже владел этой сказочной лампой, то, может быть, я предпочел бы одно или два желания стремлению идти навстречу русским с 50 000 отборных воинов Японии!.. Несомненно, в сиянии месяца этой ночью было что-то таинственное.

Мне вспомнилась строка великого Виктора Гюго:

Les yeux sinistres de la Lome.

Глава XII.

Наконец в поход