Записные книжки

Гефсиманский сад ныне заключается в небольшом участке земли, обведенном каменной оградой. Тут растут восемь весьма древних масленичных деревьев, которые за несколько лет перед сим были куплены латинами. Разделяется он на два уступа: на верхнем растут четыре маслины и на нижнем – четыре. Перед входом в ограду, слева, образован огороженный камнями закоулок. Тут, по преданию, молился и страдал Спаситель. Перед этим местом показывают в скале камни, на которых уснули апостолы. У латинов место моления и страдания Христа отстоит от сада гораздо далее и ниже, в пещере (в Евангелии о пещере не упоминается). Но, вероятно, Гефсиманский сад расположен был на пространстве более обширном, нежели то, которое он ныне занимает, и тогда всё объясняется и согласуется, особенно если принять в соображение другие наименования, данные евангелистами этой местности. Очевидцы не смогли с математической точностью определить место события, а мы по преданиям хотим всё привести в математическую точность и размерить по вершкам.

Места Голгофы и Гроба Спасителя также могут быть спорными пунктами. Во многом рождает сомнение малое расстояние, отделяющее Голгофу от сада, в котором погребен был Христос. Но все эти спорные пункты должны быть поглощены общей истиной местности и не могут поколебать веры в то, что рассказ Евангелия не подлежит сомнению и в главных частях своих сообразуется с местностью, которую видим и ныне. Саженью ближе или далее – не в том дело, а потому и желал бы я менее топографической определенности.

По мне, так же жаль, что место казни и погребения застроены храмом. В своем первобытном, в природном виде были бы они величественнее и поразительнее, но и то правда, по замечанию одного латинского монаха, с которым встретился я за стенами Иерусалима, что если бы эти места не были бы защищены зданием, то от них не осталось бы следа под влиянием непогод и набожных похищений паломников.

Признаюсь откровенно и каюсь: никакие святые чувства не волновали меня при въезде в Иерусалим. Плоть победила дух. Кроме усталости от двенадцатичасовой езды верхом по трудной дороге и от зноя я не чувствовал ничего, кроме потребности лечь и отдохнуть. Шум и вой нескольких тысяч паломников, который раздавался под окнами, только умножали мое волнение, и нервы мои всё более приходили в раздраженное и болезненное состояние. Однако всё обошлось благополучно.

Я пошел в храм, а наместник повел меня к Гробу Господню и на Голгофу. Я помолился, возвратился в свою келью, лег на кровать и проспал часа два или три. Затем проснулся, встал и пошел к заутрене.

Увы, не имею в черепе своем шишки распорядительности. У меня только одни те шишки, которые валятся на бедного Макара. А шишка распорядительности есть великое дело в жизни, особенно в путешествии. Я не умею распоряжаться часами, чтениями, прогулками, etc. Всё это не приводится мною в стройный порядок, а мутно и блудно расточается. Основа поминутно рвется.

Другой важный недостаток для путешественника – близорукость. В зрении моем ничего ясно не отражается. Многое вижу я кое-как, а многому верю на слово.

Третий недостаток – отсутствие топографического чувства. Не умею глазом хорошенько обнять и понять какую бы ни было местность. План дома, план города – тарабарская грамота для меня. Не знаю ни в Москве, ни в Петербурге, что лежит к северу, что к югу; а тем паче в городе новом, с которым я не успел еще ознакомиться. Вообще, в моей организации есть какая-то неполнота, недоделка, частью, вероятно, природные, а частью и злоприобретенные худыми навыками и пагубной беспечностью[57].

В долине близ водоема Силоам много растительности, земля обработана. С Елеонской горы[58] весь Иерусалим расстилается панорамой. Наверху, под зданием, показывают на камне скалы след левой стопы Спасителя. След правой стопы будто хранится в мечети Омара.

После физических и человеческих переворотов, испытанных Иерусалимом, от древнего города осталось разве несколько камней, и те, может быть, с прежнего места перенесены на другое. Пока не очистятся наносные груды камней, пепла и земли и не изроют почвы вокруг Иерусалима для отыскания следов древних стен и зданий, ничего не только положительного, но и приблизительного об объеме древнего города знать нельзя. Но входит ли эта реставрация в виды Промысла Божия? Это другой вопрос.

Недаром Господь признавал Иудею своей землей, а Иерусалим – своим городом отдельно и преимущественно пред другими краями земли, которые также суть дело рук Его. Нельзя сомневаться, что и ныне и до скончания веков город этот будет особенно избранным местом для проявления воли Его и судеб. Как изъяснить иначе владычество неверных в Святых местах, равнодушие к тому христианских правительств, которые спорят о Голштинии, когда Гроб Спасителя нашего в руках турок? Видимо, того хочет Бог – до времени, а пред ним «един день яко тысяща лет, и тысяща лет яко день един».