Записные книжки

Очень мило, что жалуются на русский Кобленц, а что же сказать о революционном Кобленце, который Англия питает и согревает за пазухой своей? О русской типографии в Лондоне, в которой печатаются возмутительные сочинения против России и где русские призываются соединиться с неприятелями и восстать против царя? Вот что должно бы отвечать на нелепые требования. Наш царь, спасибо ему, умеет говорить за себя и за Россию, но глашатаи его тщедушны, малодушны и дуют в соломинку. Пора бы всех их (или почти всех) на покой, благо они так любят покой, а поставить людей плечистых и грудистых, людей, от которых пахнет Русью и которые по-русски мыслят, чувствуют и говорят.

Простите или, как говорят наши купцы: просим прощения. А знаете ли, что соединение двух смыслов в одном и том же слове очень трогательно и имеет глубокое человеческое значение. Прощаясь с кем-нибудь, просим у него прощения за все вольные и невольные оскорбления, неприятности.

* * *

25 ноября 1854

Пишу Якову Толстому по случаю союза, заключенного Австрией с Францией и Англией, о котором говорят газеты. «А что выкинула Австрия? Нельзя еще из газет добиться настоящего толка. Впрочем, во всяком случае, следует полагать, что она точно выкинула и ничего не родила».

* * *

Генерал Пиллер-Пильхау – длинный сухой мужчина. Прежде писал он фамилию свою Пиллер-Пилынау. Кто-то спросил Остен-Сакена, когда сделал он эту перемену. «С тех пор, – отвечал он, – что стали писать не дон-Кишот, а дон-Кихот».

* * *

На обеде, данном в честь Тотлебена в клубе шахматных игроков, нашего академика Якоби поколотили. Веневитинов говорит, что он слышал, что на этом обеде якобы били.

* * *

А.С.ХОМЯКОВУ

С.-Петербург, 16 апреля 1856 Юрий Александрович Нелединский рассказывал мне, что, отправившись когда-то во внутренние губернии, заехал он по дороге к приятелю своему в деревню. Оба были страстные игроки, и, разумеется, за картами дело не стало. Хозяин начал метать банк, а гость понтировать, и с таким счастьем, что вскоре выиграл 20 тысяч рублей и, имея правилом никогда не отгибать и не отписывать, поставил новую карту на 40 тысяч. Банкомет отказался бить; они разочлись, и Нелединский отправился, куда следовало.

На возвратном пути заехал он опять к приятелю, который предложил ему отыграться. Нелединский согласился; спокойно вынул из кармана сохраненную колоду карт и так же спокойно поставил на прежнюю карту те же 20 тысяч на 40 тысяч рублей. Испуганный банкомет раскричался, уверял, что это дело неслыханное, что нельзя начинать игры с такого значительного куша, и проч., и проч. «Да я и не начинаю, – отвечал Нелединский, – а продолжаю».

Признайтесь, любезнейший Алексей Степанович, что вы поступили с цензурой так же, как Нелединский поступил со своим банкометом. Но разница та, что цензура не свободный банкомет и в настоящем случае не была она властна дать вам поставленную вами карту, а обязана была ее побить, добить и убить. Она сама находилась под высшим запретительным приговором, которого отменить была не в силах, которого отменить были не вправе ни министр, ни главное управление цензуры.

По поручению А.С.Норова я прочел вашу статью, отозвался о ней, что сама по себе может она быть напечатана. Но когда дело дошло до справок, то оказалось, что печатать нельзя. По совести скажу вам, что тут никого обвинить не можете. Не в оправдание, свое или наше, скажу более: вам и жалеть о том не следует. Не говорю уже о цензурном неприличии и даже совершенном неудобстве приводить выписки с пояснениями и частью с одобрением, из статьи, которая, правильно или нет, но была запрещена верховной властью, а, воля ваша, как-то и чисто в литературном отношении странно начинать новый журнал ответом на статью, несколько лет перед сим напечатанную.

А у меня и на это есть для вас анекдот. У Карамзина был камердинер Матвей, заика. Однажды зовет он его из кабинета, ответа нет. Зовет в другой, в третий – всё нет ответа. Занятый своим делом, Карамзин уже успел забыть и Матвея, и то, что хотел ему сказать, как вдруг слышит из передней, словно пистолетный выстрел: «С…с…с…сейчас».

Всё это обязан я был написать вам ранее, но последнее время хворал и сидел дома. Надеюсь, что эта первоначальная неудача не охладит вас к журнальному делу. Мы рады вам помогать, но и вы помогайте нам, не ставьте нас между двух огней и не требуйте от нас невозможного. Христос Воскресе!

Обнимаю вас, душевно и неизменно вам преданный.

Книжка 19 (1854)

* * *

ГРАФИНЕ БЛУДОВОЙ

Баден-Баден, 16 апреля 1854

Сердечно благодарю вас, любезнейшая графиня, за ваше милое и занимательное письмо. Теперь более нежели когда-нибудь кстати сказать:

Мила нам добра весть о нашей стороне,
Отечества и дым нам сладок и приятен!