Записные книжки

Все старания западного искусства сводятся к тому, чтобы предложить воображению разные типы. И история европейской литературы кажется не чем иным, как цепью вариаций на заданные темы и бесконечным развитием этих типов. Расиновская любовь – вариация такого типа любви, который, быть может, не встречается в жизни. Это упрощение – стиль. Запад не изображает свою будничную жизнь. Он вечно рисует великие образы, которые вдохновляют его. Он их ищет. Он хочет быть Манфредом или Фаустом, Дон Жуаном или Нарциссом. Но приблизиться к ним не удается. Всегда побеждает стадное чувство. С горя Запад изобрел киногероя.

* * *

Дюны у моря – теплый рассвет и обнаженные тела в первых, еще черных и горьких волнах. Вода давит. Мы погружаем в нее тело, а потом бежим по пляжу в первых лучах солнца. Все летние утра на пляжах кажутся первозданными. Все летние вечера похожи на величественный конец света. Вечера на море были безграничны. Солнечные дни среди дюн были изнурительны. В два часа дня невозможно пройти по раскаленному песку и сотни метров. Жара пьянит. Ни шагу больше. Солнце убивает. По утрам красота коричневых тел на светлом песке. Страшная невинность игр и обнаженных тел в слепящем свете.

Ночью при луне дюны кажутся белыми. Незадолго до того, в вечерних сумерках, все цвета становятся гуще, ярче. Ультрамариновое море, красная, цвета свернувшейся крови, дорога, желтый пляж. Все меркнет вместе с зеленым солнцем, и дюны мерцают в лунном свете. Ночи безмерного счастья под звездным дождем. Что прижимаем мы к себе, тело или теплую ночь?

А эта грозовая ночь, когда молнии мчались вдоль дюн, бледнели, оставляя на песке и в глазах оранжевые или белесые отсветы. Эти незабываемые свадебные торжества. Возможность написать: я был счастлив целую неделю.

* * *

Приходится платить и мараться в низком человеческом страдании. Грязный, отвратительный и липкий мир боли.

* * *

«Крики ужаса и вопли оглашали даль соленую, покуда око ночи не сокрыло нас» [16] (Персы – битва при Саламине).

* * *

В 477 году, чтобы закрепить Делосский союз, в море были брошены железные слитки. Клятва о союзе должна была длиться так же долго, как долго железо пролежит в воде.

* * *

Политики не сознают, насколько равенство враждебно свободе. В Греции были свободные люди, потому что были рабы.

* * *

«Лишать народ свободы под предлогом того, что он не умеет ею пользоваться, – тяжкое преступление» (Токвиль).

* * *

Проблема искусства есть проблема перевода. Плохие писатели те, кто пишет, считаясь с внутренним контекстом, не известным читателю. Нужно писать как бы вдвоем: главное здесь, как и везде, – научиться владеть собою.

* * *

Рукописи о войне пленных, фронтовиков. Немыслимый опыт ничему не научил их. Полгода службы в почтовом ведомстве были бы для них столь же поучительны. Они вторят газетам. То, что они в них прочли, поразило их гораздо больше, нежели то, что они видели собственными глазами.

* * *

«Пришла пора доказать делами, что достоинство человека не уступает величию богов» («Ифигения в Тавриде»).

* * *

«Я хочу власти, обладания. Действие – все, слава – ничто» («Фауст»).

* * *

Для человека мудрого в мире нет тайн, какая ему нужда блуждать в вечности?

* * *

Воля – тоже одиночество.

* * *

Лист о Шопене: «Отныне искусство стало для него лишь средством обречь самого себя на трагедию».

* * *

Сентябрь. Все можно устроить: это просто и очевидно. Но вмешивается человеческое страдание и разрушает все планы.

* * *

Искушение погубить себя и все отринуть, не быть ни на кого похожим, навсегда уничтожить то, что нас определяет, предаться одиночеству и небытию, найти единственную точку опоры, где судьбы всякий раз могут начаться сначала. Искушение это постоянно. Поддаться ему или нет? Можно ли вносить одержимость произведением в глубь кипучей жизни, или надо, наоборот, равнять по нему свою жизнь, подчиняться мгновенным озарениям? Красота – главная моя забота, так же как и свобода.

* * *

Ж. Копо: «В великие эпохи не ищите драматического поэта в его кабинете. Он на театре, среди своих актеров. Он актер и режиссер».

Мы не принадлежим великой эпохе.

* * *

О греческом театре:

Г. Мотис: Эсхил и его трилогия.

Афинская аристократия.

Наварр: Греческий театр.

* * *

В пантомиме бродячие артисты говорят на непонятном языке (фарсовое эсперанто) – непонятен не смысл, а сама жизнь.

Шансерель справедливо настаивает на важности пантомимы. Тело в театре: весь современный французский театр (кроме Барро) забыл о нем.

* * *

Состав Zibaldone [17] в комедии дель арте. (Луи Молан: «Мольер и итальянская комедия») (Лоскутный занавес).

* * *

Умирающий Мольер просил принести его в театр, чтобы не лишать платы за представление актеров, музыкантов, рабочих сцены, «у которых нет иного заработка».

Книга Шансереля интересна, несмотря на один недостаток: она способна навеять уныние. Знаменательно также видеть, как человек, занятый влиянием театра на нравы, рекомендует репертуар, где фигурируют елизаветинцы. Мы уже отвыкли от такого склада ума.

* * *