Читаем Записные книжки Л. Г. Дейча полностью

М. С. Ольминский (Александров) по-видимому искренно желает чтобы состоялась моя поездка за границу. Но он, кажется, мало энергичный, [мало] подвижный человек. И едва ли это дело состоится без настойчивости с чьей-либо авторитетной стороны. Между прочим он же подал мне мысль об издании в виде сборников всех моих журнальных статей, за что я ухватился. Сегодня говорил об этом с редактором «Голоса минувшего» Шельгуновым, предложив за это взяться издательству «Задруга». Он не отказывается от этого предложения, но говорит, что очень нескоро оно может осуществиться.

1930 год

Апрель.

При попечителе Магницком в Казанском университете профессор математики преподавал слушателям, что «гипотенуза в прямоугольном треугольнике есть символ сретения правды и мира, правосудия и любви, через ходатая бога и человека, соединившего горнее с дольним, небесное с земным». (Не похоже ли это на некоторые современные заявления?).

4. VI.

Под влиянием перечитанной статьи П. Бер[нштейн]а (Сборник «Группы освобождения труда». III) вспоминаю мои последние беседы с умиравшим Плехановым, его сообщения о встречах с Энгельсом в 90-х гг., рассказ последнего о преувеличениях Гер[мана] Лопатина в его известном письме к народовольцам (Ошаниной, Тихомирову и др.) о будто-бы полном единомыслии Энгельса с ним и пр. На вопрос Плеханова, почему Энгельс не опровергнул эти преувеличения, тот ответил, что считал это неуместным, т. к. Лопатин находился в Шлиссельбургской крепости.

Далее вспомнилось мне наше положение в первое десятилетие объявления себя марксистами, когда даже Маркс и Энгельс считали его для России излишним, находя более действительными приемы народовольцев — террор и пр., приведшие, как известно, только к продолжительной реакции. Мы почти не сомневались, что живи Маркс после появления «Гр[уппы] Осв[обождения] Тр[уда]», он так же скептически, а то и отрицательно, отнесся бы к ее появлению, как и Лавров; писал же он Зорге с сарказмом о нашей пропаганде из-за границы, забывая при этом, что он с Энгельсом и др. тоже долгое время делали это, за что подвергались насмешкам со стороны «истинных» социалистов.

Таким образом, наша группа подвергалась обстрелу с противоположных сторон. Вспоминается, каким одиноким чувствовал я себя в моральном отношении, когда очутился на Каре. Там изображенный в преувеличенно ярких красках Прибыловым «сильнейший» будто-бы «диалектик», «образованнейший», умнейший и пр. И. Волошенко разливался в насмешках по поводу марксизма вообще, а Плеханова в особенности, не понимая и не зная почти как о том, так и о другом (см. «Каторга и ссылка», № 3).

В этом с ним были солидарны почти все до единого заключенные, не исключая и Рехневского, которого теперь Ф. Кон старается изобразить марксистом, еще до прихода на Кару.

Мне, однако, пришлось быть очевидцем противоположных отношений как к марксизму, так и Плеханову, когда, бежав из Благовещенска, я очутился в эмиграции (в 1901 г.). Тогда для преобладавшей части последней, не исключая отчасти и противников, Плеханов являлся авторитетом. Перед ним преклонялись все до единого, его боялись не только г. г. рабочедельцы, эсеры и т. п., но также Ленин, Мартов, Потресов. Каждое его слово было чуть ли не законом, с ним на собраниях не решались спорить, за исключением анархистов, которых он изрядно побивал. Так продолжалось с некоторыми колебаниями до конца 1905 г., когда он стал терять свое исключительное положение.

И вот с октябрьским переворотом вошло в обычай критиковать этого же «властителя дум» как самого последнего изменника. Лица, не осмеливавшиеся раньше разинуть рта, смотревшие ему заискивающим взором в глаза, обрушились на него самым грубым, нахальным образом. Сигнал к этому дали те же лица, которые столь многим ему обязаны. А теперь дошло до того, что какие-нибудь Теодоровичи, Татаровы, Ярослабские, которые не посмели раньше пикнуть, всячески глумятся над Плехановым, конечно, извращая, клевеща на него и его взгляды несмотря на вышедшие 22 т. т. его сочинений. Но многие ли их читают, а тем более, понимают?

Какой хаос! Бедлам! Можно ли было это себе представить в начале настоящего столетия?!

26. V.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное