Заплесневелый хлеб

Но он плохо спал по ночам, особенно с тех пор, как в доме начались разговоры о переезде в Бари. Теперь уже он чувствовал себя не просто лишним, он чувствовал, что превратился в обузу. Амитрано прямо этого не говорил, во всяком случае в его присутствии, но из тех слов, с которыми он обращался к жене, можно было понять, что зять никак не связывает его судьбу с дальнейшей судьбой всей семьи. Поэтому теперь он не вмешивался в их разговоры. Что он мог им сказать? Посоветовать еще раз хорошенько все взвесить? Не действовать наобум? Сказать, что они многим рискуют? Его могли не так понять. Они могли подумать, будто он хочет уговорить их остаться, так как считает, что он тоже является членом семьи и что они не вправе бросать его. Даже у дочери он не решался спросить, как они намерены поступить с ним. Он боялся, что она подтвердит его догадки. Конечно, они оставят его здесь одного, теперь он был в этом уверен. Мысли об этом мучили его, и у себя на каменоломне он часто думал о том, что ждет его не сегодня-завтра. Иногда он отказывался этому верить. Неужели это возможно? Он останется совсем один, без дочери, а главное, без внуков, которые родились на его глазах и которых он вынянчил. Сколько раз, купив у аптекаря детскую присыпку, он бежал домой, чтобы поспеть к тому времени, когда дочь будет купать младенца. А сколько раз по ночам, когда запеленатый малыш начинал плакать, он вставал, брал его на руки и носил по комнате, пока тот снова не засыпал. Он делал это не только потому, что жалел дочь, но и потому, что тогда ему начинало казаться, будто он держит на руках свою маленькую Ассунту. Когда дочь была в таком же возрасте, он был от нее очень далеко. Он уехал на поиски счастья в Южную Америку. Сейчас он жил только внуками, благодаря им он тянул свою лямку, терпеливо перенося все обиды и несправедливость. Не может он теперь остаться один. Ведь должны зять и дочь понять это. Порой ему казалось, что он сумел бы убедить их. Но потом он отказывался от этой мысли и смирялся со своей судьбой. Он говорил себе, что счастье дочери и зятя куда важнее его собственного и что он не имеет права требовать, чтобы они о нем заботились. Он замкнулся в мрачном молчании. Ему хотелось умереть, хотелось, чтобы все было уже позади.

Войдя в кухню, он вполголоса поздоровался с дочерью и зятем и пошел выливать горшок. Потом дочь подала ему теплой воды умыться, и он оделся. Амитрано ушел в спальню. В кухне остались только он и дочь. Ассунта молчала, делая вид, что очень занята.

Ему тоже было не по себе, но он не мог уйти в комнату, потому что внуки еще спали. Он ходил по кухне, пытаясь навести порядок, но у него все падало из рук. Избегая смотреть друг на друга, он и Ассунта притворялись, что им не до разговоров.

Ассунте хотелось сказать ему о том решении, которое приняли они с мужем, но она не знала, как начать. Это — ее отец, и, кроме нее, у него никого нет. Впервые она увидела его, когда он вернулся из Америки, и сразу полюбила. Любовь эта накапливалась в ней все те семнадцать лет, когда она знала его лишь по рассказам выжившей из ума бабки и по тем длинным письмам, которые он ей писал. Какие это были хорошие письма! В них он давал ей советы, писал, что любит ее и что уехал только ради нее. Вернувшись, он поселился вместе с ней. Как же теперь сказать отцу, что ему придется остаться здесь и как-нибудь устраиваться самому?

Она украдкой взглянула на него. Она понимала, что отец ждет, когда она заговорит, но никак не могла начать. Если бы хоть муж помог ей! Но Амитрано попросил избавить его от этого разговора.

— Ты убедишь его лучше, чем я. Некоторые вещи легче выслушать от дочери, чем от зятя. — И она с ним согласилась.

Мастро Паоло вернулся в комнату и сидел там в темноте у закрытой балконной двери, прислушиваясь к дыханию детей. Но услышав, — что Амитрано с Ассунтой прощаются у двери, вспомнил, что зять предложил ему выйти вместе. Он прошел в переднюю, попрощался с дочерью и стал первым спускаться по лестнице.

Когда Амитрано был уже внизу, Ассунта перегнулась через перила и вполголоса попросила его не переутомляться и возвращаться поскорее.

— Ты же знаешь, я буду весь день волноваться.

— Вернусь, как только управлюсь с делами, — заверил ее Амитрано и догнал тестя.

На улице было еще темно, но фонари уже не горели.

— Боюсь, скоро погода испортится, — сказал Амитрано.

— И мне так кажется, — отозвался тесть.

— Всю ночь у меня болело бедро. Это к ненастью. Но Ассунте я ничего не сказал, чтобы не расстраивать ее еще больше.

Они шли молча. Холодный ветер пощипывал лицо, но они почти не замечали этого. Амитрано послушался жены и надел свое старое пальто.

— В пальто, даже старом и узком, ты произведешь более солидное впечатление, чем в пиджаке и шарфе.