Запомни, ты моя (СИ)

Я уже тороплюсь в машину и прыгаю туда прежде, чем Юра сядет. В нетерпении меня потряхивает, хочется кричать: «Быстрее, быстрее, а если мы их упустим!». Но Юра спокоен, как скала, об которую то и дело бьются волны. Наверное, и Никита когда-нибудь станет вот таким, степенным, ведущим машину одной рукой и уверенным, что каждый его поступок правильный.

— Расскажешь, как тебе жилось в детском доме?

Я удивленно моргаю, но с ходу выдаю историю о том, какие были условия проживания. О том, как могли лишить еды на сутки, о том, что греться приходилось газетами, о том, что разбитые окна не чинились несколько месяцев, о том, как дети умирали от пневмонии, потому что никто даже не думал, что это не обычная простуда. Там действительно приходилось выживать.

Юра кивает на каждое мое предложение, рассказывая вдруг похожую историю своего детства. Только гораздо жестче.

— Когда я вырос, когда стал искать пути заработка, я сразу понял, что если у тебя нет бабла в этой стране, если нет связей, то ты дерьмо под ногами чиновников. Для них люди мусор. Какой-то они перерабатывают, какой-то пускают в утиль. Но самое главное, даже мусор можно продать.

Кожа леденеет, потому что дальше слушать все страшнее, как будто ступаешь за черту, где кончается свет, и начинается мгла.

— Дети самый выгодный товар. А славянские дети, — кивает он на меня, — даже еще со светлой кожей, самый ходовой. Бездетные родители, бордели, извращенцы. Все очень хотят оторвать себе кусок мяса, потому что в любой другой стране дети защищены законом, а наши никто.

И, разумеется, наше правительство не может не навариться на этом. Дошло до того, что обычных родителей могут лишить прав на совершенно здорового ребенка, если они якобы с ним жестоко обращаются. Например, дает под зад ремнем. И все только ради денег. Весь мир крутится вокруг них.

Да, да, да. Все так. Вся неприкрытая фиговым листиком правда о том, как много в мире уродов, которые в лепешку разобьются, только чтобы удовлетворить свои низменные инстинкты. И не важно насколько они страшные. А если ты девочка без рода, документов, просто душа на продажу, то остается либо в проститутки, либо нарываться на побои и сбегать в неизвестность.

— И зная все это, — выговариваю дрожащим голосом. — Вы стали делать то же самое. Вы стали частью этой гнилой системы!

Юра кивает, не став отрицать очевидное, но тут же говорит, пока я не начала колотить его руками.

— Самое интересное, что любая система работоспособна, если не начинает гнить изнутри. Как растение. Поначалу это можно не заметить, но любое растение гибнет, если сгнил корень.

— Вы корень? — доходит до меня как-то резко, выстрелом. Грубо и ясно.

Мы подъезжаем к небольшому белому зданию, где стоят люди в черных масках.

— Заказчики, — объясняет Юра. — Всегда есть те, кто делает заказ. И наша работа заканчивается, когда одна контора передает детей другой конторе.

— А потом? — выдыхаю сипло.

— А потом происходит примерно одинаковый сценарий.

В один момент подъезжает черная машина, из нее вылетают вооруженные люди и фактически воруют ту, в которую в очередной раз пересадили детей. Они не убивают, просто уезжают, оставляя тех в дураках.

— Это нормальная практика, — объясняет он на мой раскрытый от удивления рот. — Когда одни воруют у других, а власти как бы ни причем.

Юра больше не произносит ни слова и везет меня еще на несколько кварталов вперед. А там детей высаживают и ведут в обычную больницу, каких в Англии, где мы находились, полно. Я вряд ли смогу поверить в эту сказку до конца, если сама не посмотрю, как все происходит. Но уже спустя два часа, когда всех детей проверили на наличие болезней, повреждений, покормили, занесли в картотеку, потом распределили в английские приюты, где я точно знаю, все с содержанием нормально, я выхожу на крыльцо и закрываю лицо руками.

В голове хаос, мысли мечутся никак не связываются воедино. Это же так просто. Так легко. Почему же я не догадалась. Почему сразу поверила, что человек, столько лет занимающийся приютами, воспитывающий трех своих детей и пройдя сам жестокую школу жизни, продает детей.

— Мне так стыдно. Получается, знаете только вы. И Максим?

— Максим отказался в этом участвовать, когда похитили его беременную жену. Мы ее спасли, но после этого он полностью от всех отгородился.

Мне даже нечего на это сказать. Потому что я боюсь представить, что чувствует мужчина, у которого похищают любимую, да еще и с ребенком в чреве.

— Мне нужно извиниться?

— Нет, но я не откажусь, если ты поговоришь с Лиссой. Она перестала со мной разговаривать. Поэтому сказать правду затруднительно, — чешет он заросший подбородок, и я только сейчас замечаю, потому что светло, что с нашей последней встречи он сильно сдал.

— Я поговорю! — тут же вскакиваю и в порыве чувств обнимаю Юру. — Вы замечательный.

— Нет, Алена. — отстраняется он. — Наверное, все это я тебе показал и рассказал, потому что до сих пор чувствую вину перед тобой.