— Ты дура, если думаешь, что сможешь спасти всех. Сейчас ты должна думать о ребенке.
— Я думаю… Правда.
— Тогда бы ты не оказалась здесь.
Он, конечно, прав, но если бы мне пришлось начать тот злополучный день заново, то я бы все повторила. Потому что никто из детей не заслуживает здесь находиться. Я не знаю, как именно в этом месте обращались с пленными нацисты, но точно знаю, что то, что происходит сейчас, настоящий ад. Я пользуюсь привилегиями, потому что за меня будут требовать выкуп, но знаю, что переживают другие. Крики о помощи — это ежедневная музыка этих стен, а лечение без наркоза норма. Не выжил, в утиль. Не выдержала группового изнасилования, значит, не пригодна для работы проституткой. Только к девственницам здесь было особое отношение. Поэтому перестав ею быть, я нашла возможность сбежать. Не без помощи Омара.
Теперь он командует Никитой и обучает его медицинским премудростям. Не знаю, почему, но встретить здесь Никиту мне показалось знаком судьбы. Раньше я только мечтала об этом, и вот мечта сбылась, но как обычно не там, где надо и не так, как надо.
Никита трясущимися руками находит вену, вставляет иглу и с торжествующей улыбкой оборачивается на меня. Лицо его закрыто маской, но по глазам я все вижу. Но радость заканчивается, потому что его тут же ведут на практику на живом человеке. Здесь нет времени на экзамены.
— Вам надо уходить, — говорит Омар, мерцая черными глазами, и я спиной чувствую, как Никите не нравятся наши перешептывания. Если этот ревнивый дурак будет мне еще что-то предъявлять, я сама его прирежу. — Если ты родишь здесь, ребенка никогда больше не увидишь.
— Юрий найдет нас, он видел номера машины.
— Когда нырял за детьми? Ты реально в это веришь? Нельзя всегда верить в чудо, Лина. Пора учиться жить в реальности. Это раньше ты была нужна. Девственница, красивая, бойкая. А теперь ты расплывшаяся утка и все, на что сгодишься — это работа в притоне где-нибудь на окраине Европы. Думай, — тыкает он мне пальцем в голову и уходит. Тут же подлетает пылающий гневом Никита.
— Он тебя ударил.
— Нет, — посмеиваюсь я, только вот радости нет. — Это он меня так думать всегда учил. Мы с ним давно знакомы.
— Насколько давно?
— Мы еще в гареме познакомились в Арабских Эмиратах.
Никита замирает, словно забыл, что я там была.
— Он тебя…
— Боже, Ник, мы в бывшем лагере нацистов, в любой момент нас могут убить, мне скоро рожать, а ты только и думаешь о том, кто меня трахал? Серьезно?
Никита прикрывает глаза и возвращается к своим обязанностям, а я продолжаю выполнять свои.
Если честно, я правда думала, что нас быстро найдут, договорятся о выкупе, потому что для этих людей важнее всего деньги.
Но прошло уже две недели, а мы все еще здесь.
Работаем, едим отбросы, ночуем в своих камерах и переговариваемся урывками. Только сегодня впервые работаем рядом. И у меня есть жгучее желание сказать Никите, что ребенок от него, но я не знаю, какой реакции от него ждать и чем это может закончиться. Но вот рассказать, что он у меня второй, действительно стоит.
— Сделай вид, что тебе плохо, — прошу, проходя мимо Никиты, и он тут же мешком падает на пол. Омар влетает в палату и с подозрением смотрит на меня, поднимает тушку Ника и просто опускает на кушетку.
— Не подведи меня, Лина… — шепчет на арабском Омар, а я хватаю его за руку.
— Хочу, чтобы ты ушел с нами. Хватит тебе в этом дерьме копаться.
Я не волнуюсь, что нас услышат. Прелесть гаремов в Арабских Эмиратах в том, что они многонациональны. И за пару лет пребывания у тебя есть возможность освоить несколько языков, что в дальнейшем мне помогло осваивать язык той страны, где я жила. А значит всегда найти способ поговорить, избежав того, что подслушают.
Омар смотрит на меня внимательно, оглядывает лицо, словно пытаясь найти каплю сомнения.
— Надо все подготовить. Но если твой бойфренд будет падать в обморок каждый раз, когда видит кровь, то его лучше убить.
— Он не сам. Это я. Оставь его на осмотр, а меня на ночную смену.
Омар хмурится, дергает рукой, но кивает.
— Мне он не нравится, — произносит Никита, когда после работы я наконец могу осмотреть его. Хотя проблема там не в вестибулярном аппарате, а в мозгах.
— Если бы ты больше думал верхней головой, то понял бы, что он единственный, кто нам помогает.
— А почему он нам помогает? Не потому ли…
Не удержавшись, бью Никиту уткой по голове. И пусть скажет спасибо, что не полной.
— Ты реально идиот? Сколько можно меня натягивать на каждого мужика, которого видишь?
— Я не специально, — трет место удара Никита и продолжает смотреть на меня, нередко опуская взгляд ниже. — Когда тебе рожать? Живот уже огромный.
— Не маленький, иначе бы мы с тобой давно сбежали.
— По трубам? — понимает Никита, и я киваю. Именно так я сбегала раньше, когда была маленькой и хрупкой. Но сейчас я не уверена, что и Никита пролезет.