Косарев слушал умелую гармонь надзирателя военной тюрьмы и чувствовал, как его тюрьма, его одиночная камера отсчитывают дни и часы, которые ему осталось прожить. На этой земле. В этой стране, которую он тоже строил и в которую верил.
Как теперь говорят, «по жизни» человек веселый, жизнерадостный, смешливый, который умел так завести ребят словом, что те готовы были идти за ним, куда угодно — Косарев даже в камере пытался не унывать, вспоминая самое жизнерадостное, что удалось сделать комсомолу. Потому что времени у него тут было хоть отбавляй. Ну вот, например, как он вернул комсомолу гармонь.
Косарев, наверное, сам точно не помнил, с чего началась эта странная история. Может быть, еще с пензенских времен, когда Косареву было еще далеко и до Москвы, и до Кремля со Сталиным. Вроде бы с разговора в одной деревне с комсомольцами насчет того, что гармонь осталась единственно доступным инструментом (как теперь гитара!). Но кто владеет ею? Кулацкие сынки приманивают молодежь на свои посиделки.
Напомним, что шел 1928 год.
И в городе не лучше — с гармонью шатаются по улицам пьяные гуляки.
То, что гармонь почти всегда сопровождает пьяное застолье, Косарев вынес из детских впечатлений, с рабочей окраины. Еще с Большой Семеновской.
И к тому времени он уже прочел об этом у Горького в «Матери»:
«Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо было бледное, скучное».
А что если заставить гармонь служить комсомолу? Такая мысль не приходила в голову ни одному из лидеров комсомола. А их сменилось уже пять, и у руля стоял Николай Чаплин, которого расстреляют в год ареста Косарева, в 1938-м.
Косарев решил заявить инициативу насчет гармони в прессе, и первой громыхнула «Комсомольская правда»: «Гармонь — на службу комсомолу».
Это все равно, как если бы в восьмидесятые годы провозгласили: «Гитару — в каждый двор!»
Однако же гармошка крепко ассоциировалась с пьяными разгулами и «мещанством», которого почему-то более всего опасались в молодежной среде СССР, как чего-то стыдного, хотя мещанин — это просто гражданин. И началась дискуссия. Стране грозил раскол. Одни ратовали за гармошку, другие выступали резко против.
Настоящей сенсацией для фанатов гармони прозвучала статья Демьяна Бедного. Заметив, что гармоника во все времена играла вовсе «не для мужика Епишки», Бедный процитировал свои странные стихи:
В ответ оскорбленные комсомольцы полезли в словарь Брокгауза и Эфрона, где отыскали статью, в которой говорилось, что гармонь вытеснила на Руси все другие народные инструменты! В том числе и гусли, которые мечтал вернуть народу Демьян Бедный, как и черносотенец Пуришкевич.
Появлялись заявки и посерьезней. Когда белоэмигрантская газета написала о том, что комсомол дискредитировал себя до такой степени, что приходится завлекать молодежь в организацию гармонью.
Косарева вызвали в губком партии, отругали.
Тут за гармонь неожиданно вступился Луначарский, но с весьма странными аргументами.
«Взявшись за гармонику, — говорил он, — комсомол учел, что популярная на селе балалайка не голосиста, ей не под силу организовать вокруг себя массы».
Луначарский, очевидно, хотел напомнить, что на Руси балалайкой хорошо владели в основном скоморохи и пастухи, так как они не имели своего хозяйства и не были обременены заботами по дому, и потому они могли совершенствоваться в игре. Впрочем, крестьянам было не до музыки.
Но как-то стыдливо умолчал Анатолий Васильевич про выдающихся музыкантов-балалаечников России — о Василии Андрееве, о Николае Фомине, о Борисе Трояновском, об Александре Доброхотове, игрой которых восхищалась вся Европа.
И снова в русском интеллигенте, просветителе, знатоке нескольких языков победил лживый большевик. Когда он грохотал перед партийными коллегами цифрами: две с половиной тысячи конкурсов гармонистов, тридцать тысяч выступивших музыкантов, три миллиона слушателей.
Безусловно, Луначарский помог Косареву, и, как ни странно, именно на этой компании с гармонью имя моего инициативного деда стало впервые широко известно в стране.
При Московской консерватории открыли классы гармоники.
Летом 1928 года гармонь стала сенсацией Всесоюзной выставки.
Тут сверкали перламутром стрелинговские, захаровские, васинские, разинские гармони, баяны мастера Синицкого. Но стоили они очень дорого, совсем не по карману для простых комсомольцев.
А комсомольцы все были простыми, и никто дохода не имел.