Запомните нас живыми

Главный шурави подготовил бескровный вывод войск, но выиграть войну – в смысле обеспечить живучесть лояльной нам кабульской власти он не смог или ему не дали, что в итоге одно и то же…

Военачальник от Бога, Варенников более чем кто-либо из шурави прививал афганцам логику боевого управления, точнее – управления страной в условиях войны. Он учил их штабной конкретике в государственном строительстве. В ходе одного из первых совещаний с афганским военным министром Шахнавазом Танаем он под запись продиктовал афганцу 30 – 40 вопросов, которыми министр обязан владеть без блокнота, звонка в генштаб и кивка в сторону адъютанта с большим портфелем. Собственно военные среди этих вопросов составляли не более половины. После чего провел с министром часовое занятие на тему «Что такое карта и как ее читать?» Притом так погрузился в топографическую и иную специальную терминологию, что переводчику хотелось застрелиться.

О той встречи память сохранила варенниковский пример: далеко не в победном 1943-м он вызвал неприязнь командиров-однополчан лучшей в полку графикой карт. «Так вот, – резюмировал Валентин Иванович, – из всех ротных и комбатов моего полка до Победы дожил я один». Да, в мелочах он был консерватор: карта, «поднятая» карандашами, вызывала у него куда больше доверия, чем разрисованная дефицитными в восьмидесятые годы фломастерами. Зачем он спрашивал разведчика о том, что должен знать оператор, и наоборот, не понимали ни тот, ни другой. Но это не затеняет масштабов его мышления. При следующей встрече с афганским министром тот пытался обрисовать Варенникову систему мобилизационной работы в Афганистане. На что услышал: «То, что у вас есть, я знаю и так. Представьте мне предложения по созданию вашего аналога ДОСААФ. К 8.00 завтра. В 9.00 я звоню в Москву». Много ли компетентности и обязательности «во что бы то ни стало» дарит нам нынешняя управленческая культура?

Он учил афганцев мыслить, а не слепо повиноваться, чем нередко злоупотребляли прочие шурави, командированные на два года. К этой ответственности за судьбу своей страны тогдашние кабульские власти не были готовы. Они, даже исполненные лучших намерений, настаивали на разделении функций: Кабул занимается гражданским строительством и национальным примирением, шурави – сами и с опорой на местное воинство – защищают завоевания «народной власти». Варенников приучал афганцев к ранжированию стратегических задач: сначала отбиться от моджахедов, потом строить будущее. Приводил неотразимый по его опыту аргумент: пока идет война, ничто не ценнее грядущей победы. Но она должна быть прежде всего афганской, а не мирового социализма: «Ты переведи главное – пусть берут на себя…»

По этому поводу с ним спорил и афганский лидер Наджибулла. Даже переходил с «дорогого товарища генерала» на подчеркивающее статусное различие «господин руководитель оперативной группы». Но в конце очередной встречи афганский лидер чаще сдавался под натиском победителя во Второй мировой. Хотя потом не всегда искал новых встреч. Более того, часто поступал по-своему. Впрочем, он просил Горбачева оставить Валентина Ивановича в Афганистане после вывода войск – как гаранта сохранения кабульской власти. Наджибулла был скорее прав, считая Варенникова прежде всего советским генералом, во вторую очередь – интернационалистом и «другом афганского народа». При всем уважении к памяти тогдашнего советского посла Юлия Михайловича Воронцова, эрудита и блестящего полемиста, политико-дипломатическое око Москвы не всегда соответствовало значению главного военного, то есть «государева наместника» в Кабуле. Варенников видел дальше и панорамнее. Почему западные гаранты вывода шурави из Афганистана никак не усмиряют моджахедов? Даже наоборот. Почему избавление Афганистана от нашего присутствия становилось самоцелью Москвы? Неужели все дело в скудоумии канувших в Лету прорабов перестройки?

Он с воодушевлением встретил приход Горбачева, но к концу афганской кампании сохранял лишь уставную сдержанность. Сталинистом, позднее присваивающим «вождю всех народов» «Имя России», он тогда точно не был и вообще спорными историческими реминисценциям не злоупотреблял. Что же из прагматика сделало неосталиниста – только ли ностальгия по молодости? – Вопрос, не ограниченный послужным списком и жизненными исканиями генерала Варенникова.