Заповедь

Из хадзара, на ходу вытирая запорошенные в муке руки, выбежала мать — постаревшая, морщины щедро покрыли ее лицо — и рухнула на грудь сыну:

— Муратик, ты?! — заплакала, обливая его новую черкеску слезами.

У Мурата запершило в горле, чтоб скрыть слезы, он ткнулся лицом в покрытую темным истрепавшимся платком голову матери. Тяжелая ладонь легла ему на плечи, и он услышал глухой голос отца:

— Наконец-то, сын!..

Вышла Сима — с грудным ребенком на руках, а второй, Руслан, держался за полу ее платья, — стыдливо улыбнулась...

— Сима, ты?! — ахнул Мурат.

— Спустя год после гибели Шамиля, — пояснил Дзамболат, — выдержав срок, требуемый адатом, сыграли свадьбу Умара и дочери Иналыка. И я не жалею, что она невесткой вошла в наш дом... Подарила нам Руслана и Езетту...

Тембол сделал еще несколько поклонов, поднялся с колен и солидно, не спеша приблизился к Мурату, и тут чувство в нем взяло вверх, и он порывисто обнял брата.

— Что видят мои глаза, Тембол?! Ты отказался от веры отцов — от христианства? И теперь ты мусульманин?!

— Обращайся ко мне по имени хаджи Тембол, — сворачивая коврик, попросил Тембол. — Тот, кто посетил Мекку, имеет право добавить к своему имени это почитаемое самим Магометом «хаджи».

— А что тебе еще дало посещение Мекки? — осведомился Мурат.

— Силу духа, — косо посмотрел на брата Тембол.

— Невелико приобретение, — усмехнулся Мурат. — Стоило ли из-за этого пешком столько верст вышагивать, Тембол?

— Хаджи Тембол, — поморщившись, поправил его брат.

Отец, слушая ленивую перебранку сыновей, произнес:

— Собираются опять под одной крышей Гагаевы... — и усмехнулся: — Не все ли равно, какое имя у человека, если он как ушел бедняком, так бедным и возвратился?..

— А где же остальные? — заглянул в окно хадзара Мурат: — Отец, где мои братья?

— Умар ночь провел в ауле, утром вновь отправился в горы. Они с Урузмагом два месяца подряд бегают за отарой, а потом их заменят Кетоевы...

— Бедный Урузмаг, мы его так редко видим, — запричитала мать.

— Кому-то надо овец пасти... — осадил ее отец.

— Вы так и продолжаете водить тотикоевскую отару? — спросил Мурат.

— А что делать? — покорно пожал плечами отец.

— А Касполат, Пигу, Газак?

— Касполат вернулся из Сибири один, хотя отправился туда вместе с Пигу, и не может объяснить, куда девался брат. Ушел Пигу в тайгу и не возвратился. Целый месяц искал его Касполат, но тайга глотает человека целиком, не оставляя никаких следов... Газак в абреки ушел... В общем, разлетелись сыновья из гнезда в разные стороны... В поисках счастья...

— Счастья!.. — усмехнулся Мурат. — Что-то его и на краю земли не видно...

Отец согласно кивнул головой:

— А не поверил мне, когда я сказал, что и на стороне счастье не дается... Жаль только, что эту истину пришлось тебе познать ценой тяжких испытаний, — пронзительно посмотрел он в глаза сына.

Когда отец, Тембол и Мурат сидели за скромно накрытым фынгом и вели неторопливый разговор, возвратился из леса Касполат, крепко обхватил младшего брата мускулистыми руками и сам, не позволив ему покинуть фынг, опорожнил от дров арбу...

— Для Умара тоже не самые лучшие дни наступили, — сетовал отец, — послезавтра идти ему на войну...

Мурат повернул голову к двери, прислушался к плачу, спросил:

— Как пойдет? У него двое детей.

Отец покорно вздохнул:

— Придется идти — таков долг мужчины.

Мурат смотрел на отца и думал о том, что у всех Гагаевых жизнь складывается не так, как нужно. Послезавтра Умар пойдет на войну, а возвратится ли? Не останутся ли сиротами эти, не подозревавшие как близко к ним горе, плаксивые малыши. А кто виноват? Виноват, виноват... Почему так устроен мир?! Одного милует, а другого наказывает.

О чем только отец ни поведал Мурату: каждое, даже малозначащее происшествие, что случилось в ауле и в ущелье за время его отсутствия, упомянул, причем в его устах оно принимало особый, ему только ведомый смысл. Мурат терпеливо слушал его в надежде, что наконец он расскажет и о той, чья судьба волновала его и о которой он ни слова не слышал за все годы скитаний по миру... Отец, отец, ну почему ты не догадываешься, о ком я хочу узнать? — гневался Мурат. — Скажи хотя бы, жива Зарема или... Нет, нет, этого не должно быть... Ему бы напрямик спросить о похищенной, но задавать вопросы о той, чье имя навеки покрыто клеймом, было не в обычаях осетин... Мурат уповал на то, что останется на минуту-другую наедине с Темболом, но соскучившийся отец бульдогом вцепился в него, не отпуская ни на миг...

Разговор о Зареме возник сам собой. После десятого тоста отец пожелал пройтись с Муратом по Хохкау, чтоб все аульчане видели: возвратился его любимец...

Во дворе Мурат вдохнул напоенный солнцем и запахом цветов, пестрящих на альпийских лугах, воздух, и глаза потянулись к горным вершинам. И вдруг его взгляд замер: на клочке земли, которую Гагаевы натаскали на крутой склон горы, зеленела кукуруза, а посреди — слегка колыхала тонкими ветками молоденькая сосенка...

— Отец! — закричал Мурат торжествующе. — Все-таки ты сумел оживить каменный участок?!

Отец поднял глаза, полюбовался сосенкой, признался: