Заповедь

— Странными делами стали заниматься Тотикоевы. Асланбек, наблюдая все это, наверняка уже несколько раз в могиле перевернулся. Еще бы! Больно видеть, каким постыдным занятием увлеклись его внуки: торгуют сахаром, конфетами, тканями, лопатами, гвоздями, керосином, даже туфли и белье завезли! Желтое белье! Для женщин! И в город отправляют мед, мясо, шерсть, черемшу... Тьфу! И надо же, небо спокойно, будто не видит, что творят эти забывшие честь предков Тотикоевы. Не только не наслало на них беду, а даже позволяет им процветать! Богаче они стали. У каждого из братьев свои обязанности. Мамсыр — тот вообще перебрался в Нижний аул. Васо в неделю один раз отправляется в город. Арбу его наполняют мешками с шерстью, бурками, бадьей с медом, баранами, ляжками бычка, а возвращается с городскими товарами. В последний раз привез стальной плуг. Тотикоевы постоянно разъезжают с незнакомыми людьми — толстыми, в шляпах и пальто. Привозят их к вечеру, угостят, а утром вместе отправляются в город. Батырбек и на нихас редко стал наведываться, много ездит по аулам, спускается в долину... Лишь Агуз занимается настоящим мужским делом — охотой. Но мы заприметили, что и его трофеи — тура и даже медведя — тоже укладывают в арбу, чтобы отправить в город! Продавать охотничьи трофеи! Тьфу! Ворчим, когда Тотикоевых нет рядом. Но в лицо упрекать их не смеем. Вдруг как-то незаметно все аульчане оказались у них в должниках. То сахар возьмут взаймы, то муку, то конфеты, когда дети начинают клянчить... Батырбек не возражал — давал без денег, но долг аккуратно записывал в тетрадочку. Кажется, мелочи, совсем немного денег задолжал, а все равно — должник!..

Пройдясь по аулу, наговорившись вдоволь, разомлевший от араки Дзамболат наконец отправился отдыхать в хадзар; Тембол вновь расстелил во дворе коврик... У Мурата терпения не хватило дождаться темноты, и, напустив на себя беспечный вид, он устремился к лесочку, откуда в детские годы они с Урузмагом и Шамилем в день по два-три раза волокли хворост для обжоры-печи.

Обходя двор Дахцыко, Мурат увидел женщину с закрытым платком лицом, в руках которой находился узелок с пирогами и гармонь... Мадина,— скорее догадался, чем признал он ее. Она тенью мелькнула вдоль глухой стены сарая и, оскальзываясь, полезла в гору, стараясь поскорее выбраться из аула. Из дверей их хадзара выглянула Дунетхан и, горестно прижав ладонь ко рту, смотрела вслед дочери, а когда Мадина исчезла за горной складкой, зарыдала во весь голос, не боясь, что кто-то услышит или зайдет в их хадзар. Впрочем, с того жуткого дня вряд ли гость бывал в их доме. Кому приятно присутствовать на похоронах, где нет покойника, но где все его ждут?

Мурат, таясь, добрался до чащи, нырнул в нее и едва заметной тропой устремился к пещере... У пропасти он услышал шорох и испуганно присел за расколотый молнией камень. По крутизне ската спускалась похудевшая и подурневшая до неузнаваемости Зарема. Что в ней осталось от девичьих лет — это легкость серны. Ноги ее не скользили, хотя редкий горец осмелился бы спуститься по такому крутому обрыву. Казалось, что каждый выступ, каждая выбоина сами находили подошву чувяка Заремы, остерегая ее от неверного движения.

Мурат растерянно застыл, боясь подать голос. И вдруг... Что это? Река напевает ей мелодию?! Нежную, позабытую! Вздрогнула Зарема, потянулась к реке. Мелодия настигла ее измученное сердце. Не всколыхнула ли она далекие воспоминания, не вызвала ли девичьи грезы и трепет, которым так полна была она в те счастливые дни?.. Не показалось ли ей, что это Таймураз рвется к ней, что его душа стремится соединиться с ее сердцем? Мелодия набрала силу, заглушила шум реки, обрушилась на Зарему. Откуда же она взялась?! Сверху?!

— Кто здесь? — закричала испуганно и гневно Зарема.

Мурат присел за камень, огляделся. Мадина, сидя на скале, во всю ширь раздувала меха гармони, и мелодия рвалась изнутри, ликовала и плакала, торжествовала и печалилась, зарождала тревогу и несла надежду... Крик потряс реку, обрыв, осколок неба, заглядывавший в пропасть...

— Не надо, нет! — закричала Зарема сестре. — Перестань! — и она ладонями закрыла уши, чтобы эти дьявольские звуки не проникали в нее, не будоражили тело и душу.

— Надо, надо! — шептали побелевшие Мадинины губы, и пальцы ее еще энергичнее запрыгали по клавишам гармони. И мелодия взвилась еще выше.

— Это твоя гармонь, сестренка, твоя. С того дня, как это случилось, она ни разу не подавала свой голос... Слушай же ее, слушай!

Зарема, чуть не плача, попятилась, отступила к реке. Ах, вот какой выход она нашла! Чтоб отогнать наваждение, скрыться от него, она собирается броситься в холодный поток!.. Вода спасет ее, унесет отсюда прочь!

— Стой! Стой, Зарема! — Мадина заплакала, лихорадочно сорвала ремни с плеча и с размаху бросила гармонь вниз.