Заповедник архонтов

— Не бывать тому, чтобы цветы зла снова распустились на земле хордов! Не меч, но пальмовую ветвь пристало нести ковчегу. Его повелением теперь светло и уютно стало в огромной чаше, называемой Хорд, что значит на тайном языке «Зеемля». Покой, милосердие и любовь здесь достаются каждому поселянину, кем бы он ни был: беглым бродягой, стариком, пушистым птенцом или овеянным доблестью славным. Его волей устроены на Хорде поля и пастбища, родники и озера, насажаны леса, возведен небесный купол, греют два солнышка. Неутомимый Таврис, сторож брату своему, его дар необузданному Даурису. И вам, добрые поселяне, дар, чтобы весело было глядеть на небо, а вы прячете глаза! Эта ночь — его ночь!

Я указал в сторону наползающих с моря сумерек, в которых уже проклюнулись первые звезды.

— Эта ночь — его покров! Им расшитый, им распахнутый, чтобы вы зрили и радовались, а вы прячете глаза! Эти воды — его воды!

Я повел рукой вниз.

— Эти воды — его пути-дороги, а вы страшитесь ступить на них. Поднимите глаза, прислушайтесь, одолейте страх! Он говорит — придите все, припадите все. Истребите печаль в сердцах, и, когда наступит минута расставанья, умойтесь слезами радости, но не горя. Помните завет его:

«Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Божие.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю…

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное…

Вы слышали: „Око за око и зуб за зуб“,

А ковчег учит — не противьтесь злому,

И кто принудит вас идти с ним одну меру пути, идите с ним две.

Не судите, и не судимы будете…

Давайте и дастся вам…»

Я на мгновение примолк. Томительная недосказанность обожгла сердце.

Поселяне оцепенело молчали, даже почесываться перестали — открыли уши и ждали продолжения сказки. Даже бесноватые старцы вели себя тихо. Они все ведали, обо всем знали — эта истина сама собой родилась во мне, но угроза, таившаяся в ней, не коснулась меня, прошелестела мимо. Звезды, густо сиявшие в чистом небе, шепнули, — будь что будет.

Звезды удивленно разглядывали осмелевших губошлепов.

Я не мог закончить рассказ словами Иисуса. Это было трудное решение, но я не мог запрудить правду. Она была проста. Я протянул руки к слушателям и продолжил речь.

— Когда в сердце пылает восторг перед величием священного сосуда, когда на душе, внимающей мирозданию, становится радостно, следует так говорить. Сначала провозгласите: «Аллах акбар!» что на тайном языке значит «Ковчег велик!», потом возвестите такую хвалу:

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Хвала Аллаху, Господину миров, милостивому, милосердному,

Царю в день суда!

Тебе мы поклоняемся и просим помочь!

Веди нас по дороге прямой,

По дороге тех, которым Ты благодетельствовал, —

Не тех, кто под властью гнева, и не заблудших!»

— Это первая сура священной книги, а в конце, добрые поселяне, следует добавить такие слова:

«Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад…»[6]

— Вот как надо говорить тем, кто услышал слово, до кого донеслась благая весть. Вот его завет, добрые поселяне.

Я протянул руку в сторону померкшего Асгарда, указал на погибший по милости времени город богов…

С моря клочками наползал вдруг оробевший, стелющийся по самой воде туман. Испуганные звезды замерцали над головой. Было невыносимо тихо, даже волны за бортом замерли.

Вот какой вопрос не давал мне покоя — открыл ли я правду моим нынешним соплеменникам? Открыл ли правду себе? Добрел ли до истины? Зачерпнул ли из родника?

Кто позволил мне, грешнику, материалисту, сметь соединять несоединимое? Сшивать несшиваемое? Стыковать исключающее друг друга?

Прости меня, Господи, раба твоего грешного, уверовал, как сумел. Верую, как умею. Да, моя правда составлена из тысячи и одной правд. В моем роднике слились тысячи и одна струй. Все пророки, начиная от Авраама и кончая Мухаммедом, говорили, позволь и мне сказать.

Я сказал так: