Заповедник для академиков

Шавло раньше не видел «железного» наркома. Газетные портреты и короткие кадры кинохроники не в счет. Там Ежов казался красивым моложавым мужчиной в специально для него изготовленной форме генерального комиссара госбезопасности – большие звезды в петлицах. Такие же, как у маршалов в армии. Но иначе расположенные. Маршалов в армии было пять, троих убили, но произвели новых – Тимошенко и Кулика. А маршал госбезопасности в мире один. Он всемогущ. Он – второй человек в государстве… пока первый того желает.

Ежов боялся замкнутого пространства. Ему сразу же представлялось, что он уже попал в тесную камеру смертника и никогда не выйдет отсюда. Он даже в поезде, несмотря на возражения охраны, не закрывал занавески. Он любил яркий свет. И шум. Он сам играл на баяне. И тогда сразу становилось ясно, какой он махонький и субтильный. Потому что баян был почти с него размером.

Ему бы играть на свирели, но Сталину хотелось, чтобы на пиршествах он играл на баяне.

В стране было сто двадцать колхозов имени «железного» наркома, три города, восемнадцать других населенных пунктов, заводы, фабрики, детские сады и ясли, пионерские дружины и пограничные заставы. Страна любила и боялась своего Марата.

Когда Шавло следом за Алмазовым вошел в салон, Ежов уже сидел за столом. Он не поднялся из-за стола, полускрытый бутылками и горами салата и семги, он не хотел оказаться маленьким рядом с Шавло, которому бы никогда этого не простил. У Ежова были красивые каштановые волнистые волосы, аккуратно подстриженные и зачесанные назад, левая бровь всегда приподнята, губы капризно изогнуты – женские губы.

– За стол, товарищи, за стол! – закричал он высоким звонким голосом, когда Алмазов и Шавло вошли в салон. – Мы умираем с голоду.

– Разрешите представить вам, товарищ нарком, – сказал Алмазов, – научный руководитель, так сказать, душа нашего проекта, профессор Шавло, Матвей Ипполитович.

– Слышал, слышал, все о нем знаю. Садись, Матвей, – вот сюда, справа от меня, а ты, Алмазов, – по левую руку. Вревского вы знаете, Френкеля тоже.

Шавло в самом деле знал обоих. Френкель ведал ГУЛАГом, он раза три был на строительстве – у него было рубленое, энергичное плакатное лицо, но все портили близорукие глаза под толстыми стеклами маленьких очков. Вревский замещал Ежова по каким-то общим вопросам – он тоже здесь уже бывал.

– Наливай! – сказал Ежов. – Давно мне надо было бы с вами познакомиться, но уж очень далеко вы забрались, товарищи физики. Не стесняйтесь, наливайте, Френкель, командуй!

Ежов и Шавло разглядывали друг друга исподтишка. И друг другу не понравились. Но они встретились здесь не для того, чтобы дружить, а потому, что были нужны друг другу. Жизненно нужны. Бомба Мати – последняя ставка наркома. Ежов – главная ставка Мати. Он кормит, поит и готовит к выходу в свет атомную бомбу, которую социалистическая держава должна сделать раньше, чем империалистический Запад, и этим выиграть соревнование двух систем.

Принесли суп – солянку. Густую, с осетриной и солеными огурцами. Матя ел с наслаждением – уже забыл вкус таких яств. Под солянку хорошо пилось. Но контроля над собой никто не терял.

– Откуда будем вести наблюдение над испытаниями? – спросил Френкель.

– Для безопасности наблюдателей, – сказал Алмазов, – нами подготовлен бункер со всеми удобствами.

– Яма? Блиндаж? – спросил Ежов.

Начинается, понял Шавло.

– Блиндаж.

– Не полезу, – сказал Ежов.

– Товарищ нарком, – сказал Шавло, – мы пока не знаем силы взрыва. Поэтому мы приняли меры безопасности.

– Прими меры на земле, – сказал Ежов. – И выпьем за успехи нашей советской родины. И за товарища Сталина, организатора наших успехов.

Выпили.

– В таком случае, – сказал Шавло, раздражаясь от тупости этого вельможи, грозившей опасностью и самому Мате, которому придется находиться с ним рядом, – нам придется наблюдать за взрывом на большом расстоянии. Мы многого не увидим.

– А из ямы увидим? – И Ежов весело засмеялся.

– А в бункере есть перископы.

– Ничего, возьмем бинокли и посмотрим.

Они ничего не понимают. Хотя почему они должны понимать, если они мыслят категориями гражданской войны: бомба – это комья земли и воронка в аршин диаметром.

Шавло попытался сказать что-то о катаклизме, который вызван учеными к жизни, но Ежов, выпив под отбивную еще рюмки три, пустился в монолог и стал недоступен для доводов разума.

– Я вам должен раскрыть ситуацию во внешних отношениях, – говорил он быстро, невнятно, обегая взглядом лица слушателей, но не в силах остановиться ни на одном из них. – Именно сегодня, когда германские фашисты совершили аншлюс в Австрии и агрессию в Чехословакии, когда борется, изнемогая, Испанская республика, а итальянские чернорубашечники угнетают Эфиопию, мы должны быть готовы ответить агрессорам ударом на удар. Для чего нам нужна наша бомба? Отвечаю: чтобы враги мира трепетали перед нашей Красной Армией. Вам понятно?

Головы покачивались, как у болванчиков, все были согласны… Ежов требовал, чтобы пили еще, и Вревский проверял, чтобы все пили до дна.