Заповедник для академиков

– Хорошо, – сказал Шавло, раздражаясь, – мы установим пункт в тундре, километрах в десяти от точки взрыва. Вы увидите сам взрыв, но его воздействия на объекты не увидите.

– Зачем десять километров? Подвинь поближе.

– Ближе опасно.

Френкель подошел к окну, отодвинул штору. Из окна был виден главный корпус института.

– А сколько будет от этого дома до взрыва? – спросил Френкель.

– Четыре километра, – сказал Шавло.

– Вот с той крыши мы и посмотрим, – сказал Френкель. Как отрезал.

– Это все равно опасно.

– Вдоль края крыши положите бруствер из мешков с песком, – приказал Френкель Алмазову. Шавло его больше не интересовал.

– Отличная мысль! – Алмазов предпочел не спорить.

А Шавло подумал, что Френкель, наверное, прав, – с седьмого этажа смотреть куда поучительнее.

– А как же мои сотрудники? – Шавло только сейчас вспомнил, что они могут увидеть то, чего видеть им пока не полагалось.

– Об этом я позабочусь, – сказал Алмазов. – Сегодня ночью их всех перебросят на резервный пункт.

До того пункта было километров тридцать, бараки там пустовали.

– Там холодно, – сказал Шавло.

– Не беспокойся, альтруист, – усмехнулся Алмазов, – там уже протопили. Я знаю, что твои академики нам еще пригодятся.

– Вы свободны, – сказал Френкель. Он пожал руку Алмазову, кивнул Шавло, очевидно, как не имеющему чина.

«Ты будешь лизать мне сапоги», – подумал Шавло, не в силах справиться с неприязнью к всесильному начальнику ГУЛАГа.

* * *

Солнце уже перешло зенит, и, когда его закрывали облака, становилось пасмурно и хмуро.

Сначала они пошли к площади. Они не разговаривали. И потому Андрей размышлял о сути этого города. Разумеется, хоть не хочется думать об этом, Берлин – это полигон. Для какого-то особенного оружия, с созданием которого связаны молчаливые корпуса института, отделенные и от зоны, и от складов тремя рядами колючей проволоки – ярко освещенной полосой, по которой даже в самую лютую пургу проходят один за другим наряды с собаками. Там светились окна, но Андрею ни разу не пришлось приблизиться настолько, чтобы понять, что же происходит за ними.

Сбивало с толку многообразие Берлина. Если это – отравляющий газ, то незачем было столь тщательно заниматься архитектурой. Но если это какие-то снаряды или бомбы, зачем загонять сюда людей, селить в домах – что за выдумки со зверями?

Хотя Андрей и сказал Айно, что они пойдут искать полезные вещи, на самом деле его более всего интересовала стоявшая сразу за домами высокая, схожая с парашютной, только куда более массивная, ажурная вышка, на площадках которой всегда были люди, и именно туда – об этом Андрей знал от зэков – притащили какой-то ящик, «размером с вагон», по словам соседа по бараку. И установили наверху. А может, это смертоносные лучи, подобно лучам из «Гиперболоида инженера Гарина»?

Они были не одни – многие из жителей вышли на улицы, не сиделось в домах, холодных, как зимние подвалы.

Люди рылись в кучах мусора, оставленного на первых этажах домов и на задворках. Видно, эта плодотворная идея поразила не только мозг Андрея, но оказалась соблазнительной для других граждан – ведь зэк жив тем, что удастся перехватить.

Мостовая, кое-как сложенная из бетонных плит, высохла на солнце, а по площади шагала, будто так и надо, настоящая ворона, отважная, тундровая, полярная. Народ был веселый, потому что можно было полегоньку мародерствовать без вертухаевского глаза: не только подбирать, что кинуто, но и добывать, что плохо прибито, хоть и не ясно, зачем это нужно зэку – деревянный поручень от перил, железный фонарь без начинки, вывеска с немецким сапогом и немецким словом, этот сапог обозначающим.

Нужнее была, например, техническая вата или войлок – отыскался целый чулан, забитый этим добром. Айно с Андреем решили взять на обратном пути.

Пустой и недавно покрашенный город, торцовая мостовая на центральной площади и, главное, пространство, заполненное свежим чистым воздухом и подсвеченное лучами забытого за полярную ночь солнца, никак не сочетались с городскими жителями – косматыми, небритыми, в рваных телогрейках или бушлатах, в опорках и разбитых башмаках. Это было даже анекдотично в своей неправильности. И видно, именно это зрелище натолкнуло Альбину на мысль, которой она поделилась со спутниками, когда они пересекали площадь, – длинные полосы фиолетовой тени и оранжевого солнечного света.

– Ян когда-то говорил мне, – сказала она, – что до революции в тюрьме осужденным на смерть давали вкусный обед, даже икру. И вино.

Странно, когда человек, которого ты не считаешь умным, говорит нечто, столь совпадающее с твоими собственными мыслями. Андрей не успел ответить, ему хотелось возразить, а возразить было нечем. Тут он услышал голос Айно:

– Для нас у них нашелся только перловый суп…

– И хлеб, по полбуханки. Это много, – добавила Альбина.

– Вина не будет, – сказал Айно.

Они говорили, не нуждаясь в Андрее, а он должен был бы показать, что лучше них понимает смысл происходящего.

– Нет, все не так просто, – сказал Андрей. – Зачем Алмазову, самому начальнику Испытлага, приезжать на наши проводы?