И в каждый мой приход Жэка теперь записывает новую историю про зайца Петьку и его друзей: кота Трифона, поросёнка Люсю и лошадь тётю Симу. Ну и, когда не лень, ещё кое-что записывает из моих рассказов. А я, в основном, рассказываю про себя. Про то, как был маленький, как мы играли. Ещё книжки некоторые пересказываю, которые Жэка не читал.
Почему-то я очень подробно помню книги. Стихи особенно. А людей, которых любил, не могу вспомнить. Только начинаю вспоминать, и сразу тоска подкатывает, и Чарли смотрит тревожно, и коричневая собака вздрагивает во сне, а белая собака у входа встаёт и говорит: «У-у!» Воет на меня, как на луну, зараза. И тогда я снова быстренько возвращаюсь к тому, как я был маленький — такой, как Жэка. И потом постепенно становился старше. Подрастал, взрослел и в конце концов вырос.
Вот что интересно: я ведь ещё тогда задумывался, как оно всё будет, когда я умру. Представлял себе всякое. Но вышло всё абсолютно не похоже, на то, как я тогда представлял. Лучше вышло, намного лучше! Не знаю, как мне там. Пожалуй, просто никак, словами не объяснишь, А тут с Жэкой мне хорошо. На улице пасмурно, зябкая морось шуршит по кустам, а в домике уютно: фонарик горит, и собаки как раз пришли. Жэка записывает очередную историю про Петьку и смешно пыхтит. А я вспоминаю.
Очень хорошо помню день, когда кончилось моё детство. Тридцать первого августа. В то лето я закончил школу, поступил в университет, и вот, тридцать первого августа я переезжал в город, чтобы там жить и учиться. Уезжать было очень интересно и радостно, и я совершенно не понимал, отчего плачет… Нет, не надо, не могу…
Коричневая снова вздрагивает, у Чаплина темнеют зрачки, лёгкий ледяной ветер свистит в лохмотьях смерть-кукол и меловом оперении ангела. Жэка перестаёт записывать, откладывает тетрадку и хмурится, глядя на меня. Ну, то есть, в мою сторону. Как-то он меня видит, но как — представления не имею. Потому что я себя не вижу вообще. Чарли, кстати, тоже меня видит. И смотрит теперь с комической укоризной. Ну, чего уставился?
Эх ты, «две гляделки, полные чернил…» Чарличаплин, несчастный. Цапличахлин… О! Имеем мысль!
— А скажи-ка мне, Евгений, друх ты мой, когда ты перестанешь шепелявить? Тебе, скоро девять лет, и в твоём возрасте полагается разговаривать чисто и красиво!
— Бе!
— О-о, какой язык! С таким длинным, красным и мокрым языком просто неприлично шепелявить! Давай-ка я научу тебя специальной скороговорке. Будешь её повторять и заговоришь у меня правильно. Сколько можно собак шябаками обзывать? Повторяй за мной: «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла».
— Фэ…
— Что «фэ»???
— Дохлая цапля… Фэ-э!
— Ну, ничего себе! Бестактная вы личность, Евгений! Лично мне довольно обидно слышать от вас такие заявления… Я, между прочим, тоже… того… Повторяй давай! Цапля чахла…
— Чапля цахля… Ой! — Жэка закрывает ладошками лицо и смеётся. И я, кажется, тоже.
Да, и я тоже, как ни странно.
Юлия Рабинович
Алисы не стареют