Заповедное дело Россиию Теория, практика, история

Погода не улучшалась. Следующий день опять был холодным и ветреным, мы занимались препарированием, приводили в порядок записи и коллекции. Быт наш вошел в определенный режим, мы освоились и с примусом в палатке, и с частым появлением волков в поле зрения, нам стали казаться естественными пронзительные крики птиц и даже холодные ветры.

Наступило утро третьего августа, а мы все стояли на том же месте и никаких признаков улучшения погоды не предвиделось. Я начал беспокоиться, посоветовался со спутниками, и мы решили плыть навстречу ветру, хотя бы понемногу продвигаясь вперед.

Нелегко было снять и сложить палатки, ветер буквально рвал их из рук. Река, казалось, устремилась против своего течения, лодки быстро несло вверх, в обратную сторону. Как мы ни старались грести, движения по реке не было, в лучшем случае стояли на одном месте. Пришлось идти берегом. Привязали к лодкам длинные веревки и побрели, словно бурлаки, мелководьем, используя прибрежные отмели. Дело шло медленно, но все-таки кое-как дотащились до поворота, за которым можно было плыть. Ветер здесь переменил направление, и мы спрятались от него за высоким берегом.

Началась новая серия прибрежных возвышенностей с тем же птичьим комплексом – пара сапсанов, две пары канюков, белые совы, множество гусей и казарок.

Мы с Валей долго искали гнездо сапсана, но безуспешно. У нас сложилось впечатление, что птицы были без потомства. Дело в том, что сапсаны на зимовках нередко отравляются ядохимикатами и становятся бесплодными (если не погибают сразу). Зато гнездо мохноногого канюка нашли быстро. Оно было укреплено на речном обрыве, сделано из разных щепок и веток ивняка, под гнездом множество погадок почти сплошь из лемминговой шерсти, были здесь и птичьи косточки.

За этот день мы прошли не более десяти километров и остановились на левом берегу под невысоким крутоярьем. С трудом я выбрал относительно сухое место для палатки, то есть такое, где не стояла бы открытая вода. Налево от нас осталась речка, которую мы назвали Оленьей, – в ней виднелись кости и рога животных. Волчьи следы встречались здесь повсюду – очевидно, мы приблизились к их логову.

Ночь была очень холодная, и мы решили, что наступает прояснение. Ждали ясного дня, но утром снова дождь лил как из ведра. Много существует примет погоды, но ни одна из них не годится на этом краю земли. Среди совершенно ясного неба появляется вдруг небольшое облачко и выливается холодным дождем. Но в тундре вся жизнь идет своим чередом. На реке полярная крачка учит плавать двух своих птенцов, все так же суетятся кулички, снуют чайки и кричат поморники.

Я прошел вдоль Логаты, посчитал казарок; их оказалось несколько десятков, преобладали линные птицы, а гусей – видимо-невидимо. Двигаясь вдоль берега, еще издали увидел песцовое норовище на крутом холмике, похожем на скифский курган. В этом зверином городке оказалось множество нор и выбросов. Из одного отверстия показалась сама мамаша – худущая, бурая, облезлая. Она не видела меня. Раздался ее особый позыв, и внезапно из всех нор начали вылезать щенята. Их было семь, они весело возились, пока мать сидела поодаль и наблюдала. На обратном пути опять встретились волки. Они то показывались на гребнях увала, то пробегали где-то в стороне.

Под вечер, когда ветер немного утих, мы с Надей отправились в ту сторону, откуда слышался накануне волчий вой. Шли щебнистой тундрой, долго наблюдали за песцом, ловившим леммингов. Издали снова донеслись протяжные волчьи «песни», невольно наводящие тоску. Мы шли быстро и как раз поднимались на пологий увал, когда прямо под ноги светлым комочком метнулся заяц-беляк. Мы и опомниться не успели, как тут же, почти рядом, на гребне увала возник волк-переярок, явно увлеченный погоней и недовольный нашим появлением на его пути. Увидев нас, остановился, словно споткнувшись, затем трусцой побежал вдоль склона, и почти тут же я отчетливо разглядел небольшую группу оленей, спокойно пасущихся в долине речушки.

Олени рядом с волчьим логовом, и охотящийся за беляком волк не обращает на них внимания! Неужели волки действительно «пастухи и санитары», как уверял, в частности, известный таймырский охотовед Лев Мичурин, который долго работал в Норильском НИИСХ, потом переехал в Красноярск и недавно скончался. Я слушал его доклад на втором совещании зоологов Сибири в Томске. Лев Николаевич упорно отстаивал точку зрения, что волки на Таймыре – необходимый компонент тундровой природы, что они регулируют численность оленей, поддерживают их «жизненный тонус», поскольку жертвами волков становятся либо слабейшие, либо неудачники. Л.Н. Мичурин высказывал эти взгляды гораздо раньше, чем стали у нас известны популярные книги Крайслер и Моуэта, написанные в защиту канадских волков. Правда, далеко не все специалисты соглашались с подобным мнением, но во всяком случае вряд ли оправдано специальное истребление волков при помощи авиации в малонаселенных и тем более в совершенно безлюдных районах Таймыра.