Заповедными тропами

До начала тяги еще далеко. В ожидании вечера я удобно усаживаюсь на широкий пень, гляжу на лес, на бледное голубое небо, слушаю, как звонкими голосами перекликаются зяблики, как поет овсянка. Бесконечно дорога мне ее несложная милая песенка — она так гармонирует с природой нашего севера. И я вслушиваюсь в издавна знакомые звуки, вспоминаю такие же вечера, проведенные на лесной опушке в прошлые годы. А солнце тем временем все ниже склоняется к западу, его яркие лучи пронизывают еще не одетое листвой мелколесье, блестят в темной воде лесного болота. Наконец красный лик заходящего солнца, освещая только вершины крупных деревьев, тонет за горизонтом, и кругом сразу становится сумрачно, свежо и сыро. Кончился день, но не стихла природа. С остроконечных вершин темных елей еще долго льется неторопливое звучное пение дроздов, в глухой чаще время от времени звучит короткая скрипучая песня зарянки. Но пройдет еще около получаса — сгустятся сумерки и умолкнут птицы. И тогда на самое короткое время в лесу воцарится торжественная тишина: ни ветерка, ни движения, ни звука.

«Цы-вить, цы-вить», — издали заслышит охотник своеобразное цырканье и замрет в ожидании. Это наконец поднялся в воздух и потянул над лесом первый вальдшнеп.

В тот вечер, о котором мой рассказ, не удалась охота. Весна запоздала, тяга была плохая, и я только издали услышал голос одного протянувшего вальдшнепа. Но зато, когда наступили поздние сумерки, весь лес вдруг наполнился своеобразными весенними криками лесной совы, так называемой серой неясыти.

«Ху-ху-хуу-хууу-ууу», — кричала ночная птица, и эти необычно мощные звуки, казалось, сотрясали дремлющий лес, проникая в самые глухие и отдаленные его уголки. «Ху-ху-ху-у-у-у…» — откликалось далекое эхо.

Забыв о вальдшнепах, о тяге, обо всем на свете, я стоял на прогалине и как зачарованный слушал эту чудесную лесную музыку. А мощный голос то стихал на короткое время, то возобновлялся с новой силой. Трудно даже было поверить, что это кричит сравнительно небольшая птица.

Вдруг в том направлении, где я оставил своего спутника, раздался выстрел. Он также прокатился по лесу и откликнулся эхом. И после него в лесу наступила какая-то особенная, гнетущая тишина. Долго я ждал, не закричит ли опять неясыть, но крик не возобновлялся, и я понял, что выстрел был направлен в чудную ночную птицу. Зачем я взял с собой такого охотника, который бесцельно уничтожает полезных животных? Ведь это не дичь, и выстрел по сове ради забавы — это не спортивный, а недостойный для спортсмена и серьезного охотника выстрел. Ведь убить близко подлетевшую крупную и доверчивую сову ничего не стоит. Вечер был для меня испорчен. Не дождавшись конца тяги, я пошел обратно: мне хотелось как можно скорей наговорить своему спутнику самых беспощадных и обидных дерзостей.

— Это ты сову убил? — не дойдя до старой осины, издали крикнул я.

— С чего это ты взял? Не я, конечно, — тоже с раздражением ответил из темноты голос. — Зачем я буду зря стрелять по сове? Выстрелил какой-то охотник, — продолжал мой товарищ, когда я подошел к нему близко.

— Пора домой — уже поздно, тянуть больше не будут, — проронил я, бросая взгляд на сильно потемневшее небо.

И мы, не находя темы для разговора, молча побрели, сначала вырубкой, потом тропинкой сквозь ельник. Здесь было совсем темно. Под ногами хлюпала насыщенная влагой почва да изредка хрустел сухой валежник.

— Не житье под Москвой совсем, — нарушил я молчание, когда мы наконец вышли к железной дороге и тропинкой направились к станции. — Охотников в Москве хоть отбавляй, а среди них немало таких, которые и представления не имеют, насколько полезны для нас совы. Встретит такой охотник в лесу странную большеголовую птицу, не задумываясь, убьет ее и решит сделать чучело. Вот почему серые неясыти стали под Москвой настоящей редкостью. И напротив, возьми Закавказье — там этих сов очень много. Их никто не трогает, и они живут и в леса, и в садах, часто у самого жилья человека, истребляя крыс и других грызунов-вредителей. Иной раз утром выйдешь из дому и увидишь сидящую над окном совушку. Распушится она вся, голова у нее большая, круглая, глаза тоже большие и черные, с едва заметным малиновым оттенком. Близко подойдешь к ней, а она не боится, сидит на том же месте, только свои круглые глаза на тебя таращит. А ранней весной — в марте или в конце февраля, вечерами, как начнут перекликаться эти неясыти — красота такая, что представить трудно. Одна кричит рядом, другая в соседних садах, третья в лесу. В горах откликается эхо. Слушаешь — и не можешь наслушаться этой лесной музыки.

В этот момент мы подошли к станции; у платформы стоял поезд, мы заспешили, и разговор оборвался.