Запоздалая оттепель, Кэрны

Яков заранее помыл красный угол, зажег лампаду. И, глянув на образа, почувствовал исходящее от них тепло.

— Не плачь, Саня! Мы не одиноки! Не рви себе душу! Знаю, как нелегко тебе приходится. И мне не легче. Но чувствую, что мы не одиноки. Что наши с нами. Они не умерли. Их души с нами.

— Как знаешь? — дрогнул голос Шурки.

— Тяжко мне пришлось недавно. Вывозили на машине гуманитарную помощь, какую нам прислала Германия. А церковь получила ее и нас не забыла. Дали одеяла, простыни, одежду старикам. Все очень добротное, дорогое. Я за каждую вещь расписался. Выехали с подворья за ворота, не больше двухсот метров. И на самом крутом спуске колесо прокололось. Переднее. Хорошо, что на малой скорости, иначе занесло бы нас с горы в обрыв. Испугались мы с водителем. Оба подумали, что случайно гвоздь поймали. Но едва вышли из кабины, глядь, из-за обрыва трое поднялись. Пока шофер сообразил, что неспроста объявились, эти трое уже рядом. Я только успел помолиться, попросил защиты у Господа, чтоб оградил от беды. Эти трое нас в кольцо. И требуют отвезти груз, куда они укажут. Водитель проколотое на запаску меняет. А я и говорю, мол, куда вам отвезти? Они и отвечают — лучше выйдите из машины, сами отвезем. Понял, они меж собой не договорились. А значит, мало знакомы, плохо друг друга знают. Одно не мог уловить — чем они вооружены? Но решился. И когда один из троих захотел меня из машины вырвать нахрапом, поддел я его. Честное слово — слегка! Но как он покатился в обрыв! С воем, с визгом, с треском. Одного еще водитель монтировкой погладил по голове. Тот враз в дорогу носом воткнулся. А последний, третий, нож достал из-за пояса и ко мне кинулся. У меня ни в руках, ни под рукой, ну, как назло, ничего нет. Я уже подумал, что конец мне. И как заорал: «Мама!» Вижу, облако мигом появилось. Белое во тьме. Тот бандит в страхе оглянулся. И тут же, непонятно как, слетел в обрыв. Под ним земля осыпалась. Он и закувыркался вниз головой. Я глянул на облако, а оно ну точная фигура мамы нашей. Только такой, какой она была в молодости. Я ее хорошо помню. Смотрю на нее. А она благословила меня. И вскоре словно растаяла, исчезла. Я на колени упал перед этим чудом. Ведь вот услышала, явилась, защитила от неминучей смерти. Не оставила в беде. А значит, они всегда с нами. И нет в жизни одиночества. Только надо уметь видеть и чувствовать. Не забывать и не грешить, чтобы не осквернять себя и свой дом. Тогда и они, наши родные, не погнушаются нами, всегда помогут, навестят и защитят…

— А я и не грешу! — уверенно ответила Шурка.

— Не грешен только Господь. А ты как все. Или напомнить, что в гордыне пребываешь? Человека обидела ни за что! Обозвала! Из дома выгнала! А он столько доброго сделал тебе! Так-то ты его за все доброе отблагодарила?

— Яша! Насмешек над собой не стерпела! Сам знаешь! Иль всю жизнь станешь меня корить этим?

— Напоминаю, чтоб не говорила о безгрешности.

— Лучше б помог мне помириться с ним! — повернулась Шурка лицом к брату.

— Чтоб ты через неделю снова опозорилась? И я вместе с тобой! Ты же шуток не понимаешь! А в жизни надо уметь отличать слезы от смеха, как горькое от сладкого. Вот сама подумай, за что тебя твоя соседка ненавидит? За что Анька решила отомстить тебе? Есть твоя вина перед ней в чем-то? Иль просто бабья зависть?

— Не знаю! — покраснела баба и опустила голову.

— Если есть вина, тогда и удивляться нечему. Но ведь и тут почему ты ей поверила? Той, какая мстит и ненавидит? Почему подумала плохо о Кузьме? Ищи в себе причину! Ведь даже помирившись, жить с ним не сможешь.

— Это почему? — удивилась Шурка.

— Все просто! Вас тут же разобьют такие, как Нюрка, Максим, да мало ли их на белом свете? Ты веришь всем, но не Кузьме! Вот и суди, получится ли у вас семья? Конечно, нет! Зачем впустую терять время? Все равно через неделю разбежитесь…

— Значит, отрекся он от меня? Не прощает? — налились слезами глаза бабы.

— Дело не в нем! В тебе!

— А он что сказал? — затаила дыхание.

— Кузьма тоже в тебе не уверен. Срань твою помнит, не забыл. Потому решиться ему очень трудно. У него не те убеждения и возраст, чтобы менять баб, как нательное белье. И рисковать не может. Жизнь и имя — одни на всю жизнь.

Шурка сидела, опустив голову.

— Ведь если вам вместе с Кузьмой жить, так иль иначе тебе придется видеться с Максимом.

— А я уши заткну!

— Глупая! Улыбаться надо и хохотать. Ну раз побрешет, другой — и надоест тебя разыгрывать. Ведь он за дуру тебя считает, иначе не посмел бы так шутить.

— Но почему?

— Понял тебя, раскусил. Если б я был на твоем месте, сам бы Максима разыграл. Довел бы до визга. Отучил бы мигом скалиться, на пушечный выстрел обходил бы. И внукам своим дал бы зарок не задевать меня!

— Научи! — попросила Шурка.

Яков до полуночи учил ее, приводил примеры, убеждал, объяснял. Санька то смеялась до колик в животе, то ойкала от страха, слушая брата.