Запрещенная фантастика

А именно то и означало, чего он больше всего боялся: его уволокли в барак Свиты, и привязали к каким-то козлам. После чего вся Свита отымела его… А особо ретивые – и по два раза. Заодно выяснилось, что дармоедов-опричников у Пахана не менее двадцати. И все – под два метра, и здоровенные, как качки…

Митяй не стонал уже только потому, что горло и язык его не слушались. В конце этого омерзительного унижения он снова потерял сознание.

Но на этот раз его вернули к жизни с помощью ведра холодной воды.

Жбан, отвязав его, буркнул:

– Убирайся к себе! Уборку барака можешь сегодня не делать – передай Быку, что Пахан разрешил. Всё – вали, пока ребята ещё чего не придумали…

Ноги плохо слушались Митяя. Пока добрёл, буквально на четвереньках, до своего барака, почти стемнело. Однако выполнить приказ Жбана, и сообщить Быку Приказ, он не забыл.

Для себя же старался! Может, удастся отлежаться…

Жить… очень хотелось.

Мыча, он вытянулся на животе. «Коллеги» по бараку смотрели на него на удивление равнодушно. А большинство даже и не смотрели.

Пресытились, видать.

Малец-сосед буркнул, убедившись, что никто не слышит, ему на ухо:

– Не вздумай завтра опоздать на Развод! Накажут!

Митяй только и мог, что благодарно кивнуть.

Но отключиться на всю ночь не удалось – спал урывками, вскидываясь, и подвывая – от боли и унижения… Но – не громко. Знал, что будить Старших нельзя.

Утром бег до плаца отнял последние силы. Место соединения ног невыносимо горело. Стоял навытяжку, из всех сил сдерживая слёзы и стоны – за ночь, казалось всё тело стало болеть ещё сильней.

Однако, выдержал. Пахан, задержавший взгляд на нём, даже приподнял бровь.

До места очередной вырубки добрался на автопилоте. Но когда начали пилить, почувствовал вроде даже облегчение – тело постепенно расходилось. Хотя на три дерева ушло куда больше времени, и закончили они с Мамсиком позже всех: Бык даже подошёл посмотреть на их усердие. Ещё спасибо Мамсику – он сегодня тягал пилу не за двоих, но хотя бы за полторых…

Возвращение в барак Митяй помнил плохо – вроде, его уже поддерживали под руки Мамсик и малец-сосед.

Малец всё время шептал:

– Держись! Иначе – сгинешь! Ты ещё получил по-божески!.. Могло быть и куда хуже.

– А куда – хуже-то?.. – промямлил Митяй, еле ворочая языком.

– Он ещё спрашивает! – полушёпотом возмутился тот. – Большой Круг! И – двести плетей!..

Митяй заткнулся, поняв, что и правда – дёшево отделался…

Видать, на койке всё же потерял сознание – его еле успели растолкать на обед.

Сегодня на обед был разваренный рис – Митяй мужественно сожрал, сколько влезло: знал, что организму нужно питание, чтобы залечить… Чай оказался с голубикой. Митяй узнал запах – такой же заваривала и бабка.

После обеда убирать-заливать-подтирать всё равно пришлось. Зато ночью выспался хорошо. Только вот утром снова проснулся от привычного уже пинка. И понеслась…

Только на третий день Митяй стал осознавать себя, и удивился – он выжил! И даже пилил. Хотя спина совершенно отказывалась служить. Но жить хотелось еще сильней!..

Поэтому – пилил.

На четвёртый день он даже проследил взглядом за вертолётом – на этот раз тот сгрузил какие-то тюки. Мамсик просветил:

– А-а… Опять газеты и туалетная бумага. Ну, бумагу-то – Свите, а нам…

На пятый день утром Пахан, дав указания, сообщил:

– Сегодня подошёл срок нашего друга, Жирдяя.

Вперёд выдвинулся из шеренги Свиты действительно очень толстый мужичок. Странно. Лицо его покрывали морщины, а выражение – словно у затравленного пса. Митяй смотрел, не догоняя.

– Прощание как обычно, в пять минут пятого. Жирдяй – говори.

Прошло не меньше минуты, прежде чем тот совладал с голосом и мимикой, и выдавил:

– Прощайте, братцы… Простите, если кого отметелил не… по делу. Я… Прощайте!

Убедившись, что больше из Жирдяя не выжать, Пахан скомандовал:

– Развод закончен! По местам.

На вопрос Митяя Мамсик, как всегда опасливо озираясь, сказал только, что «лучше тебе, малой, всё увидеть самому!» Митяй, всё ещё страдавший от боли, заткнулся, и продолжил пилить.

Радовало только то, что старые мозоли полопались, а новые уже загрубели. Не больно.

Церемония отличалась от Митяйской только тем, что теперь в центре плаца стоял Жирдяй.

Он явно сдерживался из последних сил, но отблески слёз, текущих по щекам в свете косо стоявшего солнца, выдавали его состояние. Все молча ждали.

Примерно через пять минут Жирдяя словно ударили под коленки – он грузно шлёпнулся прямо на плац бесформенной кучей, задрав лицо к пасмурно-серому небу. Пахан сделал шаг вперёд:

– Мы прощаемся с тобой, Жирдяй. Кто-нибудь хочет сказать?.. – таковых не нашлось.

– Я уверен, что наш Закон ты приемлешь с пониманием и радостью… – это слишком напоминало заклинание.

А то, что последовало дальше, напоминало уже Жертвоприношение!..

Пахан подошёл к распростёртому на спине Жирдяю, и не поколебавшись ни секунды, вонзил тому в сердце здоровенную заточку. Раздался всеобщий выдох.

Выпрямившись, Пахан громко сказал, пройдя глазами по всему строю:

– Я уверен: когда придёт и мой час, Старшой, которого изберёте, сделает то же и для меня!