Запрещенная Таня

Татьяна посмотрела на него и Коля замолчал.

— Наверное, вы их плохо учили, — сказала она через минуту, — наверное, не объяснили, что надо думать своей головой. Или до Гашека с его Швейком не дошли.

— Ты думаешь им не надо идти, — тихо — боязливо спросил Коля.

— Я думаю, что война от них — никуда ней уйдет, — Татьяна присела на край кровати, — она идет, и будет идти долго. Спешить сейчас может и не надо. Ивакина они правы надо сначала подумать и о себе.

— Ты понимаешь, что говоришь? — Коля прижал голову к двери и скривился.

— Да брось, — Татьяна, — отмахнулась от веселой летней мушки, — брось. У нас никогда не было стукачей. Никто в нашей квартире не писал никогда.

— А Костя, — переспросил Коля, — он как?

— Костя, — Татьяна сосредоточенно раскурила любимый «Казбек», — Костя попал за своего папу. Так я думаю. Он у его был инженером большого завода. Того, что на Северном берегу. Сначала слили папу, потом сына, потом жену. А потом и меня все это всосало. Я за Костей полетела во все это. А мои соседи в этом не виноваты.

— Но если кто-то скажет. Домком прав — время военное. Нас с тобой даже слушать не будут.

— Да брось ты, — она выдохнула дым, — если меня допускают до радио, значит, не думают, что я враг. Считают, что все давно проверили. Если не вытащили ничего тогда в тюрьме, то теперь можно не беспокоиться.

Коля отошел от двери и сел рядом. Татьяна посмотрена на него и кивнула на папиросу:

— Смотри. Это одна из последних нормальных. Скоро пойдут папиросы военного выпуска. В них сначала будет треть бумаги и две трети табака, потом пополам табака и бумаги, а потом осьмушка табака, а все остальное бумага. И никто не скажет когда я смогу курить нормальные папиросы.

— Таня, — Коля смотрел, как медленно исчезает в дыме табак папиросы, — а тебе не совестно сейчас думать о папиросах?

Она покачала головой:

— Дорогой я даже на папиросы уже не влияю. Думаешь, от нас что-то зависит? Да нет. Надо наслаждаться хоть чем, что есть. Вот эти папиросы последнее, что осталось.

Она хотела добавить «у меня», но пожалела Колю. К счастью он понял ее неправильно.

Татьяна понимала, что советские люди, ослепленные многолетней пропагандой, в массе своей не могли рационально думать. Даже простые, примитивные идеи многим были не доступны. Большинство верило советской власти, и чем сильнее боялось, тем сильнее верило. И кто же мог подумать, что вывезенные из города вещи могли бы спасти жизнь в блокаду, обменяй их семьи на продукты.

Так было и с семьей Ивакиных. Вещи они поспешили вывести, боясь налетов германской авиации, о силу которой они понимали после войны на Западе. Отец — Ивакин е сомневался, что немцы «усыпят Ленинграду как следует». Он нанял машину на автобазе и перевез вещи к своей матери — старухе под Лигово. А когда кольцо блокады замкнуло, то Ивакины остались в своей пустой квартире. Сначала умерли дети, такие маленькие, казавшиеся игрушечными Ванюша и Надюша. Потом уже в январе умерла и Ивакина — мать, обессилев на карточках совслужащего. А старуха Ивакина сгорела со всем скарбом семьи в Лигово во время артудара. Этот несчастный скарб мог бы Ивакиных спасти, обменяй они это барахло на хлеб или на клейстер. Впрочем, старший Ивакин об этом не узнал — еще в теплом августе он был убит очкастым немецким автоматчиком родом из дальнего Магдебурга.

13

В первые дни, после начала войны в город жил возбужденной настороженностью. Ленинградцам помогла недавно прошедшая война с финнами. Город быстро переродился. В скверах ставили зенитные батареи, но веселые зенитчики, выпущенные из казарм чувствовали себя хорошо, знакомились с девушками, а частенько покупали различное пиво. Некоторые заводы и предприятия перешли на казарменный режим, но он был опереточный: работники только расписывались в особой ведомости утром и вечером.

Однако постепенно жизнь в городе останавливалась. Как большой морской корабль теряющий ход, Ленинград начал терять людей, терять жизнь.

Ленинград пустел.

Ленинград дичал.

Татьяна чувствовала это по Дому Радио. В первые дни войны наиболее быстрые и ушлые выправляли себе командировки в центр страны, в Сибирь и даже на Дальний Восток. Сначала над ними посмеялись. Но все больше и больше сотрудников Ленинградского радио находили у себя хронические болезни, выискивали очень больных родственников и увиливали от счастья исполнения гражданского долга.

Татьяна не понимала таких. Она больше многих не любила советскую власть, но для нее было совершенно понятно, что сначала необходимо победить фашизм. Однако, думающие о своей жизни не просто разбегались по отдаленным городкам и корреспондентским пунктам. Они делали больше. И они спасались. Правда, дошло это для большинства не сразу.