Запрещенная Таня

Вот оно как. Как было у Есенина: «и нет за гробом ни жены, ни друга». Все так. Только умерли мы раньше, чем нас забыли. А может и не жили вовсе. И паскудливая советская власть тут ни при чем. Были бы силы, переломили, пережгли, пережили и большевиков с их колхозами и заводами, коммуналками и пайками. Не было сил. Не было энергии. Не было идей. Не было темы.

Стихи про Ленина ей всегда давались легко. Он был ангелом, который никогда не вмешивался в их жизнь. Прилетел. По — порхал. Улетел. Растворился на Голгофе Горок. Его и не знал никто. Хотя видели все.

Со Сталиным же у нее не шло. Сколько ей не предлагали. Написать пусть не цикл, пусть не поэму, пусть хорошее стихотворение. И тиснуть в многотиражке. Даже если бы не дошло до него, то такая публикация давала индульгенцию от начальства. Можно было бы переиздать что-нибудь старое, как в союзных, так и республиканских издательствах. И все она понимала. Все она знала. И хотела бросить им кость, как горилл Пушкин. Написать и пусть отстанут. Не смогла. Сколько садилась писать и бросала в отчаянии. Не ложились правильно строки. Не было про него стихов, про любимого товарища Сталина. И быть не могло. Ее стихов быть не могло. Пусть другие пишут наивные школярские стишки. Михалковых хватает.

Когда умер Сталин. Она подумала одно — «все, сдох». А потом поняла, как же она ошибалась. Смерть его не изменила жизни и не дала ей новых сил. За те три десятилетия он смог убить в ней все. Он и они. Все эти сталины, сталинчики и статаленюшки. Жизнь прошла в борьбе с пустотой самой гуманной власти любившей страну до полного изнеможения.

Но это одно. Плохо другое, что не изжито еще это. И не выдернут из России этот крепкий каленный рабочее — крестьянский штык. Это предстоит другим. У людей ее поколения на это е хватило сил. Хотя времени было много. Но не смогли, хотя и не опошливились полностью. Поэтому это должны будут сделать другие — идущие следом. Они или сделают это или не смогут жить.

Татьяна взяла коробку папирос и бросила в корзину для мусора. Пусть хоть милая Зоя Тихоновна не волнуется эти последние дни или недели.

И все же жизнь прошла, как протекает вода. Она подумала, что поэтесса, скатившаяся до банальных сравнений уже давно мертва. Как спросили у Ахматовой: «Вы еще живы?» зачем такой простой вопрос живому трупу?

И как это красиво звучит для восторженных школьниц, не познавших мрази и низости жизни «поэтесса». А на самом деле очередной сорт говна, согласно остроязыкому Шкловскому. Но Шкловский-то был еще хуже. У нее никогда не было выбора. Она не могла вырваться из этой клетки так любовно устроенной советской властью. А он мог. Мог, но поднял руку и вернулся в самую большую страну на свете, где пишут на русском. Где он только и был нужен. За это заплатил и творческой импотенцией и десятилетиями жизни в страхе, который он скрывал умными фразами, произнесенными в ресторане Дома писателей. Трус и слабак. Говно, знавшее толк в сортах говна советской литературы.

Нет, были титаны. Вроде Шварца. Гросмана, Домбровского или Солженицына. Но они смогли спасти только себя. На всех у них не хватило ни сил, ни таланта.

А с коммунистами предстоит разобраться будущему поколению. Ее поколению это оказалось не под силам. Мы были карликами, которым объяснили что они великаны, чтобы карликов было удобнее использовать на лесоповале. Какой карлик согласиться валить лес? А вот великан с радостью согласиться, каждый великан согласиться. Это его работа — работа великана валить лес. Это опять пошло? Нет, ведь на каком — то из этих лесоповалов сгинул Костя. Ее Костя. Значит, она имеет право так рассуждать.

Мы были слишком слабы и выбрали из двух зол сильнейшее. Поэтому вместо Кремля нам и пришлось штурмовать Рейхстаг.

99

Сергей Васильевич осторожно открыл черную папку, с дипломом студентки Брединой Т. И. Он медленно пролистал его, держа папку на весу. Этот диплом имело смысл читать, если бы самолет в котором летела Таня, не взорвался неделю назад над Синаем. Так закончилось ее свадебное путешествие. Путешествие в страну грез, за которым должна была последовать защита диплома и новая жизнь.

На факультет уже знали о трагедии, когда эту папку принесла в деканат красивая девушка с темными кругами вокруг красных глаз. Оставила ее и ушла, ссутулившись, мелко переступая длинными красивыми ногами.

Сейчас Сергей Васильевич мог уже не читать этот диплом и не писать на него рецензию и отзыв. Но он пролистал его — череда уже не нужных слов и предложений. Наверное, пустых и наивных. Из папки выпал крошечный квадратный листок. Это был стандартный снежно-белый листок стикера, которые вешают, чтобы не забыть важное. Или не важное. Просто чтобы не забыть. Сергей Васильевич нагнулся и поднял его. Неровные буквы выдавали пережитое волнение Тани: «Наши мертвые ждут. Они алчут. Но мы им ничего не должны».

2016