Запрещенная Таня

«Они совсем сошли с ума», — подумала Татьяна, когда Коля сказал ей, что его хотят отправить на фронт партийным бойцом. Зачем на фронте понадобился филолог-эпилептик она не понимала, но хорошо она понимала то, что важно было отчитаться какого-нибудь третьему секретарю райкому. Такой секретарь сидел и постоянно отчитывался: сколько было поведено агитбесед, сколько подготовлено агитаторов и политбойцов, сколько их отравлено на передовую и как они ведут агитацию на передовой. Сколько этих несчастных политбойцов, совершенно не годных и не подготовленных к боям погибнет, этих третьих секретарей не волновало. Не выполнив указания вышестоящих органов весь этот партийный сброд сам бы отправился на передовую.

Татьяна несколько успокоилась, когда Коля сказал ей, что политработа на передовой для него дело добровольное, действительно добровольное, а не так как с ополчением. Татьяна сказала, ему, что это очень хорошо и ему надо думать о здоровье, а не готовиться к походам и боям. Коля видимо колебался и она резко спросила:

— Ну что тебе до этих партийных установок? Ты партийный, но есть предел и приказам партии.

— Другие ведь идут, — тихо ответил Коля.

— Другие не так больны, как ты, — ответила Татьяна.

— Ну не скажи, — покачал головой Коля, — вот Александр Петрович сердечник, а Василий Иванович вообще почечник, ему нельзя в холодные и сырые места, надо постоянно пить специальный чай, он даже на занятиях этот чай пьет.

— Это их дело, — зло ответила Татьяна, — они хотят повторить подвиг Островского.

— Какого Островского? — спросил Коля.

— Того, кто написал про Пашку Корчагина. Он их кумир, они, хотят умереть героически мученически.

— Да, — согласился Коля, — но не идти стыдно. Я хотел бы идти со всеми.

— Стыдно? Стыдно? — повторила Татьяна, — отчего тебе стыдно? Ты не как партийный секретарь, что сидит в райкоме и направляет политбойцов на фронт. Чего тебе — то стыдно?

— Другие-то идут, — не смирялся Коля.

— Другие дураки, — прошипела Татьяна, — другие думают, что война это парады, что они быстро и по-сталински разобьют врага, что старый сердечник, почечник и эпилептик сломят хребет гитлеровской машине, которую не остановила Франция и Англия. Ты тоже считаешь, что сможешь победить Гитлера в одиночку?

— Зачем ты так? — тихо спросил Коля, его белое лицо, подернулось тиком.

— Мне интересно, как ты сам себе все это объясняешь?

— Я думаю, так нам будет легче.

— В смысле, — Татьяна, посмотрела в буфет, где было совершенно пусто, только в дальней вазочке лежала пара кусочков хлеба.

— Мне все тяжелее и тяжелее, — Коля сел на кровать, — приступы все глубже и дольше. Это от того, что у меня плохое питание. Люминал нельзя пить бесконечно много. Я умру или от эпилепсии или от отравления люминалом.

— И ты решил убить себя раньше сам?

— Нет, — Коля набросил на свои плечи одеяло, — нет. Но политбойцам дают усиленный паек даже на гражданском положении. Если я буду числиться политбойцом, но буду дома….

— Брось, — резко перебила его Татьяна, — брось говорить чушь. Это для них, там такое возможно. А тебя поставят на учет как политбойца и швырнут на передовую сразу же, как придет разнарядка. Это будет чудесно, ты со своими припадками, Александр Петрович с больным сердцем и Василий Иванович с больными почками в одном окопе. Вами заткнут первую же дыру как потребуется. Вспомни, что говори ополченцам? Что они будут только во второй линии, что их винтовки с просверленными стволами и тупыми штыками никогда не потребуются для боя. А когда немцы прорвались, то ополчение швырнули под гром оркестров в бой. Как в гражданскую.

— Не самый плохой конец, — тихо сказал Коля.

— Да, — громко сказала Татьяна, — есть тебе хочется погибнуть без вести как герою. Я видела их там, на Бадаевских складах. Кто-то перед смертью понял, что все конец, а кто-то думал, что война для них только началась и скоро парад в Берлине. Им из Смольного было плевать на нас, в мирное время, а сейчас люди для них и вовсе стали пешками. Я даже много думаю о людях. Мы не пешки, мы цифры на листах их статистики. Если тебе хочется переместиться в этих листах из графы «живые» в графу «мертвые» то перемешайся. Я не буду тебе мешать.

— Тебе трудно со мной, — очень тихо сказал Коля, — у меня карточка иждивенца. И никто не даст мне другой. Я только усложняю тебе жизнь.

— Да трудно, — ответила Татьяна, — сложно жить с человеком, у которого по три эпилептических приступа в неделю. И я постоянно жду этих приступов. Но ты и моя работа это все, что у меня есть. Работа дает надежду, хоть на что-то, а ты связываешь меня с моей прошлой жизнью. Жизнью, в которой было много счастья, основанного на глупых иллюзиях. Я ведь когда-то не только любила жизнь, но я любила и нашу власть.

28

12 сентября в город приехал Жуков. Он сменил маршала Ворошилова, который хотел победить фельдмаршала фон Лееба энтузиазмом войск и методами Царицынской обороны 1918 года.

Жуков был еще не известен. Впервые это имя «Жуков» как ответ на молнии имен немецких «Гот», «Гепнер», «Гудериан» и «Клейст» прозвучало в Ленинграде.