Запрещенная Таня

Зина перешла на шепот, а лицо ее стало серьезным, как в день ареста дяди Виктора, — все на дне. Нам на перекладном пункте сказали. Говорят, если тонуть будите, сигайте на лед и ползите от полыньи, хрен с этой машиной и на хлеб плюйте. А те, что береглись за груз, те тоже на дне и сирот ленинградских четыре сотни. Их хотели последними в навигацию спасти. Посадили их на баржу. А баржу немцы разбомбили. Появился пикировщик и одной бомбой на дно.

Почему-то это не испугало Татьяну. Нет, она не видела того, о чем шептались в Доме Радио ни съеденных коше и собак, ни разделанных трупов. Ее миновало это, толи удача, толи близорукость в шесть единиц не раскрывала всех красот осажденного города.

— Ты когда будешь готова? — деловито спросила Зина и распрямилась.

— Документы у меня с собой, — Татьяна открыла ящик стола и показала сестре паспорт и ордер на выезд, — надо сходить к Коле. И в аптеку за люминалом. Карточки получить и отоварить. Тогда поеду.

Зина посмотрела на сестру и отвернулась к окну, заклеенному полосами газет:

— Как знаешь. Но самолет нам дали. Он ни тебя, ни меня ждать не будет. Я оформила два места, но их надо будет занять. Сегодня вечером вылет.

— Вечером? — громко спросила Татьяна.

— А когда еще, — обернулась к сестре Зина, — я приехала вчера. Оформила груз, машину с Александром Петровичем, посмотрела на ваши красоты и сегодня самолет. На нем и летим. А когда еще получиться я не знаю. Может никогда. Забудут меня здесь и все. Как тебя забыли.

— Хорошо, а ты как сейчас?

— Сейчас я еще бумагу подпишу в вашем Смольном и все. Я поэтому и зашла тебя предупредить, чтобы ты подготовилась. Я же знаю. Что ты рассиживаться любишь. Вот и говорю тебе — вечером улетаем. Ты решай все сейчас сама и быстро. Времени у тебя шесть, может семь часов, а потом я заскочу на машине и поедем на аэродром. Надо будет еще выскочить из города. Ты меня поняла?

— Поняла, — тихо ответила Татьяна.

— Вот и хорошо, — Зина взяла со стола огромные варежки, громко и ладно ими хлопнула и выбежала за дверь.

39

Дверь за Зиной закрылась. Татьяна позвонила в отдел кадров и известила об отъезде из Ленинграда согласно ордеру об эвакуации. Второй заместить отдела кадров, два его начальника уже уехали из города, поблагодарил за извещение и повесил трубку.

Выбор был прост — идти, известить Колю или не идти.

Ленинград замерзал. Мучительно и медленно. Кого не убил голод, убили бомбы и снаряды, кого не тронули снаряды, божбы и голод убивало равнодушие. Дивизия бюрократов геройски отстоявших Ташкент и Казань сдавила, прочесала и распяла город трех революций. Немцы не смогли сделать больше, чем большевики.

Трамвай умер зимой сорок первого. Правда, иногда проезжали странные трамваи, но они ездили только там, где были хоть как-то расчищенными пути. Был шанс поймать попутку и доехать до дома. А потом на другой попутке уехать обратно. Но Татьяна не знала, сколько это может занять времени. Дойти до дома у нее хватило бы сил, но хватит ли их, чтобы вернуться обратно. Она этого не знала. Ее присутствие не требовалось: вывезти Колю из города она не могла, поднять ему пайку тоже. Оставалось только сходит с направлением в занесенную снегом аптеку, взять Коле люминал, принести домой и посмотреть в глаза обреченного.

Еще была одна часть миссии — в ее шкафу хранилось две банки консервированного молока, которые можно было, оставит Ане, чтобы она смотрела за Колей. Но эти две банки не как не могли спасти, ни Аню, ни Колю. А ее поход домой мог только убить ее.

Татьяна понимала, что не пойдет за люминалом — можно опоздать на самолет, единственную ниточку к живой жизни, которая соединяла ее и то светлое, обещанное и ей же описанное будущее. Она достала из стола почтовую карточку и написала на ней красивым размашистым подчерком: «Николай, я уехала с оказией в Москву. Не переживай и не волнуйся. Жду встречи. Твоя. Таня».

Она посмотрела на открытку, та была еще цветной — довоенной. Во время войны таких уже не делали. Татьяна посмотрела на открытку и приписала «Целую».

Телефон зазвонил. Татьяна вздрогнула. Этот звонок мог помешать ей уехать. Телефон звонил настойчиво. Татьяна, наконец, сняла трубку и услышала взволнованный голос Зины:

— Таня, хорошо —то как, что ты на месте. Я здесь внизу. Стою и жду тебя. Спускайся давай. Пора ехать.

— Иду, уже иду, — быстро ответила Татьяна.

Она поднялась, взяла документы и вещи и вышла из кабинета.

Внизу на вахне она оставила ключи от кабинета, сказал вахтеру с серо-желтым лицом:

— Ключи от триста сорок седьмого. Сдала Бертольц.

Вахтер кивнул.

Татьяна кинула открытку в ящик для корреспонденции и увидела Зину. Та стояла в своем полушубке и махнула ей рукой. За ней была видна покрашенная в серо-белый цвет эмка.

Татьяна подошла к Зине:

— Я не пошла домой.

— Таня, давай быстрее, — сказала Зина и показала рукой на машину, — мотор стынет. Надо ехать и ехать быстро.

40

Это был не новый Ли -2 и не его американский родной брат ДиСи-3, а старенький Ант-4. Впрочем, ожидать лучшего и не приходилось.

В кабине самолета разместились носилки с тяжелоранеными и десяток эвакуируемых.