Запрещенные друг другу

Стоило им повернуть на улицу, как бежавший вприпрыжку Сашка радостно воскликнул: «Марина!» и со всех ног помчался к двоюродной сестре, оставив Юлю далеко позади. Сказать, что испытала облегчение — ничего не сказать. И правда обрадовалась, увидев племянницу в достаточно неплохом таком настроении. То, как Военбург принялась бегать за двоюродным братом, норовя догнать и покусать его за пухлые щёчки, наводило на мысль, что только зря накручивала себя. Как ни странно, но Вал оказался прав: никто не собирался рвать на себе волосы и уж тем более уходить в затяжную депрессию. Это она накрутила себя дальше некуда, переживая за ранимое сердце двадцатилетней девушки.

— Привет, — поздоровалась как можно приветливей, подойдя ближе. — Давно ждешь?

— Минут десять, может, чуть больше. Я не обращала внимание.

— Рада тебя видеть, — призналась искренне Юля, извлекая из бокового кармашка ключи. Вблизи Военбург выглядела слегка помятой и с темными кругами под глазами. — Ты как вообще? Всё хорошо?

Марина протиснулась с приоткрытую калитку, продолжая тискать Сашу, и беспечно отмахнулась:

— Лучше всех.

Ну-ну. Так она и поверила.

— С ночевкой или просто так, в гости? — Задавала дежурные вопросы, стараясь следовать отрепетированному сценарию, но получалось паршиво. Натянуто как-то. Фальшиво.

— Не знаю, потом будет видно.

Вошли в дом. Юля прошла на кухню, выложила на стол продукты, потом заглянула в ванную, вымыла руки и снова вернулась на кухню. Старалась вести себя, как и всегда, тем более что Военбург не осталась с ней, как бывало прежде, а увязалась за Сашкой в игровую, усердно делая вид, что всё у неё просто зашибись. Но глаза-то не обманешь. Воспаленные белки и припухшие веки говорили о том, что племянница плакала, причем много.

Юля не трогала её до тех пор, пока Саша не побежал в гостиную смотреть мультика, и Марине не оставалось ничего другого, как прийти к ней на кухню.

— Марин, что случилось? — бросила через плечо, продолжая мыть посуду. — Я же вижу, что что-то не так. Не хочешь рассказать?

Пока всё шло хорошо. Юля вела себя так, словно не в курсе случившегося и, презирая себя за лицемерие, прятала охватившую с ног до головы нервозность за суетливыми движениями.

Марина прислонилась плечом к дверному косяку и с неиссякаемым интересом принялась следить за Юлиным перемещением по кухне, не спеша с ответом. Нервировали такие повадки. Если тебе плохо, хреново, душа болит — сядь, расскажи всё как есть и дело с концом. Так нет же. Стоит тут, глаз с неё не сводит, а ты думай, что там у неё в голове за тараканы.

— Я с Валом поссорилась, — заявила спокойно, выдержав МХАТовскую паузу племянница, присаживаясь на мягкий уголок.

Юля так и застыла возле плиты с занесённой над сковородой лопаткой.

— Как поссорились? — удивление было искренним, неподдельным. Вал заявлял одно, она — другое. И кому после этого верить?

Как же ей хотелось повернуться сейчас к Марине, смело посмотреть в глаза, достать из шкафа бутылку вина, шоколадку и поговорить по душам о самом сокровенном. О том, о чем даже себе боялась признаться.

Так было раньше. Сейчас всё изменилось. Сколько не заставляла себя разглядеть в Марине прежнюю беззаботную модницу, а так и не смогла. Ушли те времена. Сейчас перед ней сидела взрослая женщина, подарившая Дудареву не только свою девственность, но и любовь.

Глупо ревновать, тем более при таком раскладе, но ревновала. Сердце кровью обливалось, стоило представить их вместе.

Марина придвинула к себе набор для специй и принялась рассматривать его, не спеша с ответом. Снова эта выжидающая натянутость. Что сказать, играть на нервах у неё получалось просто прекрасно.

— Представляешь, он заявил, что нам нужно расстаться, — прохрипела, взяв одну из керамических баночек. — Мол, так дальше не может продолжаться… — сглотнула, сжимая в руках гладкую поверхность. — Что это не честно по отношению ко всем, а ко мне — в первую очередь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Теперь Юля видела — не играла Военбург на нервах, а всего лишь собиралась с силами озвучить болезненную тему. Было искренне жаль её. Но и говорить: «Я же говорила» не было ни сил, ни желания.

— Врет! Ему плевать на меня. С самого начала так было, — прошипела ожесточенно и, швырнув баночку обратно на подставку, воскликнула: — Однозначно за ту с*ку переживает, видите ли, её чувства для него важнее. А мои? На мои можно наср*ть, да? Святоша, блдь, выискался. Знаешь, что он заявил?

Юля переложила готовое мясо на картошку, добавила специй, и поставила кастрюлю в духовку. Делала всё возможное, лишь бы не смотреть на племянницу. Слова утешения не замерли на языке, они застыли где-то в горле. Обхватили грудь стальными кольцами и начали потихоньку сжиматься, грозясь сломить её, словно тростинку. Господи-и-и, как же тяжело.

— И что же? — подошла к окну, делая вид, что выглядывает Глеба. Освободившиеся от работы руки спрятала за спиной, сцепив их там между собой до побеления костяшек.