Запрещенный классик

Близорукий, книжный, в 1917 он возвращается на родину и становится директором Усть-Медведицкой гимназии, в 1918 берет в руки казачью шашку и вместе со своими учениками записывается добровольцем в дружину. В первом же бою конь под ним убит, а его контузило. Сам шутил: «Под старость довелось изображать генерала на белом коне…».

Он, пожалуй, единственный изо всех известных русских интеллигентов той поры, действительно пытался остановить «большевистское нашествие». Его вновь избирают – теперь уже секретарем Войскового круга (Донского парламента). При этом еще и редактирует новочеркасские «Донские ведомости», правительственную газету.

А дальше – смерть при отступлении в Новороссийск.

Может быть, самая загадочная изо всех смертей русских писателей.

О н не «ходил в народ», как старшее поколение народников-интеллигентов. Он сам был народом. Говорил и думал на народном языке, много и охотно пел с казаками (и пел хорошо!).

Его младший современник вспоминал:

«Когда Крюков был в расцвете своей литературной славы, нас, учащихся, в станице насчитывалось уже с десяток, и все мы с нетерпением и радостью ожидали его приезда на летние каникулы. Знали, что наши барышни будут смеяться над его длинными, до колен, синими и черными сатиновыми рубахами и залатанными штанами. В особенности донимала его моя сестра:

– И что вы, Ф.   Д., все в рваных штанах ходите, хоть бы по праздникам надевали добрые!

– Чаво же, А.   И., по садам за бабами гоняться – все равно порвешь, так уж Маша (сестра) и не дает мне новых штан».

Веселый человек.

Только вот коллеги по литературному цеху запомнили его вечно печальные глаза.

Несложно объяснить, почему именно этот интеллигентный, мягкий человек левых убеждений, с такими грустными глазами и таким чувством юмора (в диапазоне от чего-то очень набоковского до простецкого дедо-щукарского), не просто «не принял советскую власть», а стал с ней деятельно бороться. Для этого надо просто прочитать его публицистику 1917–1919 годов. Сборник «Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя», целиком из статей Крюкова, вышел в московском издательстве АИРО-ХХI в прошлом году. (Мой друг и коллега Михаил Михеев разыскал в архиве полуистлевшие подшивки донских газет, оттиснутых на оберточной бумаге, и вместе с ним и филологом из Нальчика Людмилой Вороковой мы ту книгу готовили.)

Филолог, он не только пел со станичниками, но и записывал их песни (так же, как пословицы, поговорки, словечки, сюжеты).

21 мая (3 июня) 1919 г. газета «Донские ведомости» опубликовала написанную Федором Крюковым редакционную статью «Войсковой Круг. Живые вести». Здесь цитируется старинная казачья песня:

Чем то, чем наша славная земелюшка распахана?

Не сохами она распахана, не плугами,

Распахана земелюшка наша конскими копытами [3] ,

Засеяна казацкими буйными головами.

Чем-то наш батюшка Тихий [4]  Дон цветен?

Цветен наш батюшка Тихий Дон вдовами да сиротами.

Чем-то в Тихом Дону вода посолена?

Посолена вода в Тихом Дону горькими сиротскими слезами...

За четверть века до этого в очерке Крюкова «Шульгинская расправа» (1894) находим другой  вариант:

Не сохами-то славная земелюшка наша распахана,  не плугами,

Распахана наша земелюшка лошадиными копытами .

А засеяна славная земелюшка казацкими головами .

Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.

Чем-то наш батюшка тихий Дон цветен?

Цветен наш батюшка славный тихий Дон, цветен?

Чем-то в славном тихом Дону волна наполнена?

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами.

В этой публикации пропущен ответ на вопрос «Чем-то наш батюшка тихий Дон цветен?» (Про вдов и сирот ни слова.) Кроме того, текст начинается со второй строки, а первая вынесена в предыдущий абзац: «– “Ой, да чем наша славная земелюшка распахана”, – облокотившись на стол и глядя вниз, запел Булавин своим густым сильным басом…».

Именно так, со второй строки начинается и эпиграф к «Тихому Дону»:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана ...

Распахана наша землюшка лошадиными копытами,

А засеяна славная землюшка казацкими головами,

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,

Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами,

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.

Может показаться, что этот эпиграф близок к варианту из «Шульгинской расправы» (практически дословно совпадают пять из шести строк).

Но базовым (совпадают все шесть стихов) оказывается текст из крюковского «Булавинского бунта» [5] : именно здесь, помимо прочих, мы находим и стих, не имеющий параллели в «Шульгинской расправе»: «Цветен наш батюшка славный  тихий Дон сиротами»:

Чем-то наша славная земелюшка распахана?