Запрещенный классик

Не сохами-то славная земелюшка наша распахана,  не плугами,

Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,

А засеяна славная земелюшка казацкими головами.

Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами .

Чем-то наш батюшка славный тихий Дон цветен?

Цветен наш батюшка славный тихий Дон сиротами.

Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами…

При жизни писателя «Булавинский бунт» (рукопись 1890-х) опубликован не был.

Заметим, что в эпиграфе к роману из стиха «Цветен наш батюшка славный тихий Дон сиротами» изъят эпитет – «славный». Это указывает на руку писателя Федора Крюкова и на время, когда в рукописи появился эпиграф: именно бесславие современных сыновей Дона – лейтмотив крюковского стихотворения в прозе 1918 года «Край родной» (другое название «Родимый край»): «Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа…». И о том же: «курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу...» ( ТД: 6, VI, 64 ).

Сравним: « В годину смуты и разврата  …» ( ТД: 5, XXXI, 397 ); «И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне  против русского народа...» [6]  ( ТД: 7, XXVIII, 279 ).

Да, он многие годы собирал казачьи песни. Однако песня для эпиграфа «Тихого Дона» не была составлена из трех ее вариантов – в основе лежит сокращенный вариант рукописи «Булавинского бунта». При обработке песни был повторен и впервые нащупанный Крюковым в «Шульгинской расправе» прием сокращения текста: все риторические повторы изымаются и песня по сути превращается в стихотворение.

Не только восхождение текста из «Тихого Дона» к неизданной крюковской записи (это можно оспаривать, ссылаясь на покуда невыявленные публикации рубежа XIX–XX веков), но сам метод обработки фольклорного текста указывает на то, что эпиграф к роману отредактирован автором «Булавинского бунта».

К огда в 1928 в журнале «Октябрь» появились первые главы «Тихого Дона», еще остававшиеся в живых поклонники Крюкова в голос возопили: «Да это ж Федор Дмитриевич писал!» В марте 1929 рты им заткнула газета «Правда» «…врагами пролетарской диктатуры распространяется злобная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи». (Забавная проговорка: клевета о том, что якобы… плагиат!)

Лет за десять этих, уже не кричавших, а шептавших, успокоят по-сталински.

В 1974, в Париже, с предисловием Солженицына была издана книга Ирины Медведевой-Томашевской «Стремя Тихого Дона». Книга о том, что самый знаменитый советский роман написан лютым врагом советской власти.

С конца 1980-х Крюкова стали понемногу издавать, но, как подсчитал библиограф А. А. Заяц, десять томов его сочинений разбросаны по периодике конца позапрошлого и начала прошлого века. Десятки параллелей прозы Крюкова и «Тихого Дона» выявил ростовский исследователь Марат Мезенцев. Не все они убедительны. Но на закате советской власти еще не было электронных поисковых систем. Да и персональные компьютеры были у немногих.

Писатель Федор Крюков плохо издан и поверхностно прочитан.

Опубликованная в 1909-м благополучном году его повесть «Зыбь» – лишь зарница грядущих гроз и бед, и потому по мощи с бурей «Тихого Дона» не сравнится: не было еще ни трагедии Германской войны, ни революции, ни большевистского переворота. Не было той концентрации трагического, которая и дала великого писателя, задумавшего писать бытовой роман о казачестве в 1912-м и еще не знавшего, что через два года начнется российская катастрофа. Пушкинский принцип «свободного романа» (если угодно – романа-дневника) сработал и на этот раз. Трагедия преобразила бытописательную ткань так, как она способна преобразить только душу художника.