Запрет на безумие

Александр приблизился. Он не спускал с конверта глаз, тогда как Дей потихоньку раздражался: неужели всевозможным неприятностям не предвидится конца и края?

– А еще его следует показать Брине.

***

Свет просачивался слабо: еле-еле, покрытый туманом. Больше: нужно было больше…

Глаза не желали открываться: потяжелели веки, болела голова. Но приложив немалые усилия, она все же заставила их распахнуться.

И уставиться в серую стену. С цветочками, а может, другими узорами… Бетон действительно стал привлекательней? Или в камере поклеили обои?

Увидела окно, немного в стороне – сквозь него и сочился слепящий свет…

В то время как голове было очень мягко….

Брина уткнулась в мягкость носом и поняла: дышала в подушку. В чистую подушку, ласкающую щеку, тогда как сверху была накрыта до безобразия теплым одеялом.

Мысли стали проясняться: Лисандр наконец ее пожалел?

Обычно после долгих, тяжких пробуждений, она не ощущала ничего иного, кроме жесткости и дикой боли: жесткости кушетки и боли во всем теле. А сейчас…

Брина попыталась вспомнить, восстановить в сознании период своего последнего, «не размытого» бодрствования. Что она делала? Конечно, лежала, но о чем размышляла? На что убивала бесценные мгновения, предшествующие новой схватке? Предшествующие Их приходу?

А они неизменно приходили, сжимали тело в тисках своих рук и вливали в горло отвратную жидкость. Они приходили, и, заставляя уснуть, вводили в тело какую-то дрянь: снова и снова, раз за разом, поскольку Брина не выдерживала напряжения и….

Сопротивление оставалось единственным, пускай сомнительным источником силы, тогда как крики – возможностью быть услышанной.

Но пробуждений становилось все меньше, реальность – все более расплывчатой, и в один из таких моментов она поняла, что не имела ближайших воспоминаний, как ее кормили ублюдки-догмары. Ведь для того они и приходили.

В один из дней к ней пришел Лисандр. Снова пришел…или не пришел, ей только показалось. Но будь то в сновидениях или наяву, Брина кричала на него… точно кричала, бесновалась и гнала его прочь…

Неужели сжалился? Внезапно вспомнил о родственных чувствах и решил отпустить на свободу?

Только поздно: Брина не сможет его простить. Не такие унижения и муки…

Должно быть, Брина провалилась в сон, поскольку очнулась от тихих звуков.

За спиной ощущалось движение: осторожное и…«потаенное». По-видимому, подобная таинственность мерещилась из-за опустившихся за стеклами сумерек.

Стук, шорох, шаги. Казалось, открывались и закрывались ящики…

За спиной у нее ходил человек, что более вероятно – догмар.

Брину живо бросило в жар. Она без того ощущала дискомфорт – горели щеки, кружилась голова. Однако стоило вспомнить о сородичах, как перед взором возникали те, что приходили к ней в камеру с иглами.

Казалось, сердце выбьется наружу, тогда как «человек», что крутился за ней, зашагал в направлении окна.

Брина закрыла глаза. Нужно успокоиться, восстановить дыхание. Кем бы ни был присутствующий в комнате, он не должен понять, что она в сознании.

Брина слышала, как он остановился, а после уловила звуки возни – тихие, как мышиные сходки.

Вполне возможно, ходил сам Лисандр, принимая во внимание ту свободу действий, которую человек демонстрировал. Да и вряд ли бы ее поместили в комнату незнакомца-догмара.

Глаза тихонько приоткрылись: мужчина, высокий и сильный, стоял к ней спиной на расстоянии трех-четырех метров. Футболка и мощные плечи, джинсы и длинные ноги…

Взгляд устремился к лицу, тогда как сердце подпрыгнуло к горлу. Должно быть, Брина напутала. Но нет же, Брина видела: короткая солдатская стрижка…

У нее повторно перехватило дыхание. Не мог…это не мог быть Ролан. Эта комната и этот человек – наверняка это все галлюцинации. Наверняка Брина все еще в камере и, видать, в совершенно плачевном состоянии раз ей видится (точно видится!) такое.

Ей почудилось, он стал оборачиваться, и Брина вмиг прикрыла веки.

«Успокойся, пожалуйста, успокойся. «Человек» – не Ролан. Ролан – игра воображения. Ведь о ком ты думала все эти дни? Кого вспоминала более всего? Желала видеть, а затем и материла яро?

Это не Ролан, нет, возможно, похожий…».

Тогда отчего закрыла глаза? Чего испугалась? Ненастоящей встречи?

Тем временем Ролан (который не Ролан) направился к ней: Брина слышала приближение шагов, телом ощущала, как уплотняется воздух.

Спокойнее, будь спокойнее. Мерно и глубоко. Дыши мерно и…

Ей на лоб опустилась ладонь, и в этот миг в сознании что-то взорвалось: эта ладонь, его ладонь…Неужели видения могут быть такими реалистичными, а ощущения столь приближенными к настоящим? К таким правдивым?

Исчезла. Ладонь исчезла: на место рук пришла пустота. Ей лицом захотелось подняться, обонянием проследить за рукой, словно за водой в безводной пустыне.

А после рта ее коснулась влага: Ролан смочил ей пересохшие губы.

Брина едва не отпрянула, вспомнив дни своей насильственной кормежки. Однако сдержалась – не чувствовала давления: придержав ее за подбородок, Ролан мягко прошелся по губам чем-то теплым и таким приятным, одновременно это что-то сжимая – аккуратно, осторожно, безболезненно.