Запрет на любовь

— Кто он? Тот человек на маяке, — перевожу тему.

— Без понятия. Бомж, судя по виду.

— Он бывший сиделец.

— С чего ты взял, Марсель?

— У него есть наколки на пальцах, — вспоминаю я вдруг.

— Да. И каждая из них что-то означает.

— Есть такая тема, — поддерживает его теорию Горький.

— Сообщим в полицию, пусть проверят его. Ты, надеюсь, несильно его приложил?

— Как раз полежит, отдохнёт до их приезда.

— Абрамов…

— Жить будет, Александр Георгиевич, не очкуйте. Пульс был.

— Место для ночлега и впрямь выбрано странное…

— Ненавижу темноту, — тихо произносит Ромасенко, до этого момента не принимавший участия в разговоре.

— Как по мне, высота — куда хуже, — выражает своё мнение Горький.

— Ты ж недавно на самолёте летал в Турцию.

— И чё? Летал. Целое испытание. Как задвинул шторку иллюминатора в самом начале полёта, так и не поднимал.

— А я боюсь клоунов, — выдаёт Петя.

— Клоунов?

— Да. Они очень-очень страшные.

— А-а-а-а, стопэ! Так вот почему ты убежал из кинозала два года назад? Мы ж тогда как раз «Оно», снятое по Кингу, смотрели.

— Хоть бы предупредил!

— Драпанул так, что пятки сверкали.

— Александр Георгиевич, а вы чего боитесь?

— Змей боюсь, Ромасенко, — признаётся преподаватель.

— О-о-о-о, тогда Зайцева точно в пролёте. Нет шансов.

— Ага, она у нас та ещё гадюка.

Ребята смеются.

— Какие шансы? Чушь не мелите, она моя ученица, — одёргивает он мальчишек довольно резко.

— Шутка, Георгич, сорян.

— А вы двое чё отмалчиваетесь? — очевидно, вопрос Ромасенко адресован мне и Абрамову.

— Не знаю, чего боюсь, — рассуждает вслух последний. — Ко всему, что вы перечислили, я отношусь ровно.

— Да блин, не гони! Не может такого быть!

Кучерявый молчит какое-то время.

— Фобия есть у каждого человека, бро.

— Тогда моя — это кладбище.

— Кладбище???

— Похороны.

— Боишься умирать, что ли? — пучеглазится сын директрисы.

— Нет, ты не так понял. Я боюсь потерять кого-то из близких, — поясняет он ему. — Мать, отца…

— Достойный ответ, Марсель, — одобрительно кивает сын Шац.

— Ну а ты чего очкуешь, Джугели? — минутное молчание прерывает всё тот же Ромасенко.

Заметьте. Джугели. Не Джугашвили.

И впервые в интонации отсутствует издёвка.

— Ты наконец-то выучил мою фамилию?

— Заслужила, — цедит он сквозь зубы.

Удивлённо вскидываю бровь.

Весьма и весьма неожиданно.

— На вопрос отвечать собираешься или сольёшься?

Не хотелось бы говорить о своих слабостях, но раз уж все открыто высказались… Откровенность на откровенность.

— Вода.

— В смысле?

— В прямом. Я не умею плавать.

— Ты прикалываешься?

— Нет, Максим.

— Поэтому не пошла купаться днём? — связывает одно с другим.

— В том числе, — не отрицаю.

— Занятно… — хмыкает он.

— Боже! Петя! Тата! — вниз по склону, нам навстречу, спешно спускается встревоженная Матильда Германовна. — Нашлись? Саша, они целы?

Со слезами на глазах осматривает с ног до головы меня и Мозгалина. А тем временем у края поляны собираются одноклассники.

— Да. Не волнуйся, мам. Дети в порядке.

— Тата, ты…

— Со мной всё нормально, — выставляю вперёд ладони, дабы избежать ненужного контакта.

— Ох…

— Мы поиграли. Тата нашла Петю. Ребята нашли Тату, — Мозгалин улыбается и вкладывает ей в руки свои бумажные фигурки оригами.

— Петя-Петя! Как же ты напугал нас! Я ведь просила не отходить от меня. Ты обещал!

— Петя просит прощения, — парень виновато опускает глаза.

— Нет, так это не работает, дорогой. Больше для тебя никаких выездных мероприятий! — строго объявляет физрук. — А теперь быстро все спать, одиннадцатый «А»! Детское время давно кончилось!

Глава 23

— Боженька меня за это накажет, — боязливо шепчет Полина, наблюдая за Илоной, тасующей колоду.

Закатываю глаза.

— Это очень большой грех, да?

— Филь, наша жизнь итак один сплошной грех. Куда не посмотри, — поджигая свечу, отвечает одноклассница.

— Ладно, давай. Надо пользоваться тем, что ты в настроении. Что мне нужно делать?

Забавно. Долго уговаривать Филатову не приходится. Любопытство всё-таки берёт верх над здравым смыслом.

— Ну для начала, как минимум, успокоиться.

— Угу.

— Подробный расклад хочешь или быстрый?

— Быстрый. На будущее, Илон.

— Поняла, — продолжает мешать карты. — Готова?

— Да.

— Настройся и задай свой вопрос.

— Вслух?

— Лучше бы да.

— Кхм. Скажите мне, пожалуйста… Что. Ждёт. Меня. В ближайшем бууудущем, — наклонившись ближе к картам, с выражением чеканит Полина на полном серьёзе.

Нелепица просто.

— Сдвигай.

— Угу. Сколько штук будешь смотреть?

— Три.

Листаю фотографии в галерее и слушаю фоном их диалог.

— А что за расклад?

— У меня своя схема.

— Понятно.

В тишине потрескивает пламя свечи. Шелестят карты.

— Так…

— Карта смерти? — выдаёт Филатова испуганно.

— Чего-чего? — её слова вынуждают меня отложить телефон в сторону.

— Я что? Умру?

— Чушь собачья! — фыркаю, качая головой.

— Спокойно. Не следует трактовать карту так однобоко.

— То есть?

— То и есть. Этот неприятный аркан в прямом положении может означать не физическую кончину, а полную смену мировоззрения, перемены в судьбе. Конец какого-то этапа. Начало нового. Уход чего-то устаревшего. Трансформация, понимаешь?

— Э-э-эм-м-м. Не совсем.