Запрет на любовь

— Послушай… Если бы мы поговорили. Если бы ты дала мне шанс объясниться…

— Нечего тут объяснять, — пресекаю её попытку меня разжалобить. — Пока отец, один, занимался мной, ты беззаботно проводила время со своим Климовым! Каждый сделал свой выбор. Головой или другим местом, не знаю. Чего же теперь ты от меня хочешь? Общения? А зачем оно мне, скажи? Зачем ты мне сейчас? Я давно привыкла к тому, что тебя нет рядом!

— Откуда в тебе столько жестокости, Тата?

В её глазах осуждение и мольба.

— Столько же, сколько в тебе лицемерия! — припечатываю ледяным тоном. — Сидишь тут, строишь из себя заботливую мать. Какое тебе до меня дело? — кричу, вскочив с кресла. — Возвращайся к своему Дане и забудь вообще о моём существовании!

— Я не могу так…

— Какая же ты лживая!

— Тата, послушай… — отчаянно рыдает. Тоже встаёт. Пытается ко мне приблизиться.

— Нет, это ты послушай! — выставляю ладони вперёд, ограждаясь от неё. — Я не хочу тебя больше видеть. Я никогда не приму тебя после того, что ты сделала.

— Дочка…

Как в детстве. В ту нашу первую встречу. Оседает к моим ногам.

— Чёртова предательница, променявшая свою семью на бандита и рецидивиста.

— Тата…

— Я люблю своего отца. Безумно. Всецело. А ты… Считай, что ты… умерла для меня. Давно. Навсегда. Слышишь, навсегда? — выпаливаю и ухожу, оставляя её с бабушкой, статуей застывшей в дверях.

Перед глазами мутнеет.

Меня трясёт от злости и обиды, растекающейся горячей жижей по венам.

Выбегаю на улицу.

Добравшись до ворот, беру велосипед и требую, чтобы охрана немедленно выпустила меня за пределы дома ненавистной семьи Зарецких.

Сперва никто на меня не реагирует, но уже пару минут спустя автоматические ворота открываются, и я, шаркнув шинами, выезжаю на дорогу навстречу ветру.

*********

Мать, к сожалению, не уехала.

Вечером субботы я поняла, что она осталась в доме своих родителей, и это очень напрягает. Потому что находиться в его стенах лично для меня теперь стало просто невыносимо.

— Спасибо, — бросаю водителю и, не дожидаясь пока он откроет мне дверь, вылезаю из машины.

Поправляю юбку. Распрямляю плечи.

В глаза светит утреннее солнце, но настроение со вчерашнего дня отвратительное.

Клянусь, если бы мне было восемнадцать, я бы ещё вчера покинула этот город. Однако, увы, вопреки мечтам, я снова иду вдоль забора местной общеобразовательной школы…

— Тата!

По голосу узнаю Филатову.

Не оборачиваюсь, не останавливаюсь, но она уже через несколько секунд меня догоняет.

— Привет! Ты вернулась?

— Как видишь.

Кивает.

— Выглядишь хорошо. Чувствуешь себя нормально?

— Да.

— Слава Богу. Мы с ребятами за тебя очень переживали.

— Не стоило. Я в порядке. Что там за толпа? — нахмурившись, спрашиваю.

— Это наши, — прищуривается Полина, чтобы разглядеть.

— А что происходит? У них транспаранты в руках? — замечаю большие плакаты, когда подходим ближе.

— Мать Вепренцевой помогла. Она в издательстве работает. Книжки детские печатает. Сказки, раскраски, развивайки всякие.

«Верните Шац!»

«Германовна — лучшая!»

«Без неё учиться не будем!»

— Полин, не пойму, Матильду уволили? — догадываюсь, читая тексты.

— Ага, — расстроенно подтверждает моё предположение.

Блин.

Почему Абрамов мне не рассказал?

— Ребята настроены бастовать сегодня. И знаешь, да простит меня бабушка, но сегодня я на их стороне. Матильда Германовна давно с нами. Она не заслужила к себе подобного отношения.

— Её уволили из-за меня? — всё же осмеливаюсь задать этот вопрос.

— Скорее из-за Ковалёвой. Плюс побег Мозгалина. Всё до кучи, — уклончиво отвечает она, но я не могу отделаться от ощущения, что это мой дед расстарался. Бабушка ведь неоднократно упоминала о его связях, рычагах и возможностях.

— А мать Ромасенко не тронули?

— У неё сейчас есть защита чиновника Градова, — тихо шепчет Филатова. — Так что… все шишки достались Шац. Ромасенко вон из дома в очередной раз ушёл. Поскандалил с матерью из-за этого.

Подходим ещё ближе.

Замечаю, что все присутствующие столпились вокруг Марселя и его мотоцикла, того самого чёрного Kаwаsаki ninjа, ездить на котором ему временно запрещалось.

— О, Джугели. С возвращением, — первым отмечает моё появление Горький.

Одноклассники, как по команде, одновременно поворачиваются.

Таращатся на меня. Молча.

— Всем привет, — переломив себя, здороваюсь первой. — Для меня плакат найдётся? — обращаюсь к Вепренцевой.

— Да, — кивает она и передаёт мне один из них.

Выдыхаю.

Никто из них не набрасывается на меня с обвинениями. Либо не знают насчёт жалобы деда, либо…

— Какой план? — громко осведомляется староста, стоящая справа от меня.

— Вы только посмотрите, наша монахиня тоже решила поиграть в бунт, — хмыкает Зайцева, которая, на удивление, тоже тут.

— Один за всех и все за одного, — чуть стушевавшись, произносит Полина.

— Вот за такую старосту не стыдно, — хвалит её Денис, и она, буркнув «спасибо», заливается краской.

— Нас же не исключат за это? — робко интересуется в следующую секунду.

— Всех исключить не могут. Не очкуй, Поль.

— Ладно.