Запретам вопреки

Свирин был на вахте у трапа, когда рассыльный из управления порта принес бумагу. Это был счет на воду, которую накануне залили в танк в качестве питьевой. Эту меру капитана Свирин тогда еще не оценил. Рассыльный остался сидеть на причальной тумбе, а Свирин поспешил в кают-компанию, где кончали завтракать. Там, видимо, шла жаркая полемика, но он застал самый ее конец. Старпом, плотный человек предпенсионного возраста и с упоминавшимся уже трагическим взглядом, обращался к сотрапезникам, как кандидат на выборах. Свирин слушал его, пока капитан просматривал счет, а потом искал ручку, чтобы его подписать.

— Вот еще одно сравнение, которое вас убедит. Африканские страны избавились от колониализма и думали, что теперь сами все решат. И что получилось? Все богатсва в этих странах расхватали те, кто был ближе к власти. Простой народ остался ни при чем. И жить стали хуже! Разве в России, которая избавилась от тоталитаризма, не то же самое? Межплеменные войны, сейчас идут полным ходом в Африке, а ведь колонизаторы их пресекали. Это вам нашу страну не напоминает? Правда, в Африке сепаратизма такого не было, как у нас, когда отделились сразу все республики.

Капитан подписал счет и отдал его Свирину.

— Геннадий Сергеевич, а каков наш нынешний статус в России? — саркастически осведомился капитан. — Я согласен с вашими доводами, но вы помните, что изволил сказать нам господин из посольства?

— Павел Андреевич, — напыжился старпом, — я все равно чувствую себя сыном…

— Никакой вы уже не сын, — с жутковатой какой-то веселостью сказал капитан. — Вы — пасынок. И все мы пасынки великой в недавнем прошлом страны. Страны, с которой все были вынуждены считаться.

Из угла донесся бас стармеха:

— Вот именно — пасынки. Нам все кажется, что нас там ждут не дождутся…

Свирин понял, что топтаться с бумагой у дверей негоже и, уходя, слышал, как кто-то с пародийной растроганностью пропел:

Раскрой нам, Отчизна,

Объятья свои…

А чирковский бас добавил:

— Нужен ты теперь этой «отчизне», как прошлогодний снег.

Каким образом капитан Якимов оказался на командном мостике судна под коморским флагом? «Интересный вопрос», как сейчас иногда говорят на радио и телевидении, когда подыскивают обтекаемый ответ.

Нужно ненадолго вернуться в август девяносто первого года, когда Якимов ездил в Москву отмечать морской трудовой юбилей своего старого, уже давно не плавающего капитана. На службе он был строг, но справедлив, помощников, даже юного возраста, называл всегда по имени-отчетству. И только теперь, в отставке, позволил себе называть своего бывшего подчиненного просто Пашей.

По телевизору шел нескончаемый танец балетных лебедей, а по улице двигалась толпа желающих пополнить число окружавших живой стеной Белый Дом. Якимов уже потолкался среди них вчера, посмотрел на флаги, реющие над ними. «Ну, российские, это само собой, — размышлял он, — тем, кто с петлюровско-бандеровскими сине-желтыми, нужна «самостийность», а с черно-бело-синими хотят избавиться от «оккупантов». Расклад ясен». Впрочем, относительно возможного обвинения в том, что он связывал упомянутый сине-желтый флаг с определенными историческими лицами, у Якимова был на этот случай готов даже ответ, где говорилось бы, что упоминание Симона Петлюры и Степана Бандеры только возвеличивало этот флаг. Это даже льстило бы ему, поскольку оба эти деятеля в нынешней Украине, по слухам, уже признаны национальными героями.

У старого капитана все домашние были на даче, и он был заметно рад, что им никто не мешает и можно не принимать участия в не очень нужных разговорах. Кивнув на открытое окно, откуда вливался в комнату звук сотен шагов и еще отдельные голоса, он хрипловатым голосом заметил:

— То, что сейчас происходит, я еще не совсем пока понимаю. Боюсь, что рушится на наших глазах великая держава. При всех ее недостатках.

— Власть бессильна. Кажется, выродилось наше руководство, — сказал Якимов неохотно. У него было ощущение неправильности курса своего корабля и невозможности найти точное место в океане из-за неисправности навигационных приборов.

Старый капитан все приподнимал и ставил налитую рюмку.

— Конечно, у всех у нас не было все гладко на работе, и помполиты наши нам частенько досаждали, но все-таки была во многом какая-то стабильность. И все мы давно, как говорят на военном флоте, "поняли службу".

— То есть знали, что можно, а чего нельзя, — с иронической усмешкой сказал Якимов, как бы давая своей усмешкой понять, что этими правилами он иногда мог и пренебречь.

— Но что будет потом? У кого в руках будет власть? Кому будет принадлежать все, что на нашей земле и в ее недрах? Кто будет владельцем заводов, газет, пароходов? Помнишь «Мистера Твистера», Паша?

Якимов не сразу ответил, выражая, впрочем, косвенную поддержку высказываниям капитана:

— Ручаюсь, что будущих владельцев всех перечисленных вами объектов собственности сейчас в уличных шествиях не увидишь. Они выжидательно поглядывают в окна из-за штор и соображают, что к чему.