Запретам вопреки

— Боятся не ту карту вынуть из колоды, — согласился отставной капитан, пригладив седой ежик волос. — Их можно понять.

А потом подумал и сказал, кивая на окно:

— Считается, что народ — это творец истории. К сожалению, он часто сам не понимает, что творит.

Теперь, много лет спустя, Якимов вспомнил и тот разговор, и ту атмосферу тревожного ожидания. Он неожиданно подумал, что среди осторожно выглядывающих тогда из-за штор, возможно, была замечена и лысоватая голова будущего «олигарха» и борца с властью, а в его взгляде — жуликоватое, настороженное проворство наперсточника из подземного перехода в сочетании с усталой скорбью древнего народа.

«Впрочем, — поправил себя Якимов, — если мне докажут, что этот доктор наук стоял тогда в «живом кольце» перед работающими на холостом ходу танками, я публично принесу свои извинения. Но надеясь, что этого делать не придется».

Якимов смотрел на старого капитана с уважительным сочувствием, сознавая, что придет и его черед уступить свое место на капитанском мостике. И во всем этом был привкус грустной и справедливой неизбежности.

А капитану, видимо, хотелось поговорить, тем более, что тема происходящего на улицах была в основном исчерпана.

— Если один из главных пороков юности, — сказал он, — это расточительность, то в старости — это скупость. Мне приходится даже за собой следить, когда захожу в магазин. И еще замечено, что больших гуляк-женолюбов в старости охватывает болезненное сребролюбие.

— Возможно, это переродившаяся страсть к альковным удовольствиям, — с усмешкой высказал свою догадку Якимов.

— Надеюсь, тебе это не грозит, Паша, — в виде косвенного вопроса сказал капитан, наполняя рюмки.

— У морского комсостава есть общий грех, — сознался Якимов, — но тут уж как кому повезет. Я имею в виду сожительство с буфетчицами и прочими женщинами на судне. Скажу честно: этого я себе не позволял. Просто из принципа. Использование своего служебного положения считаю запрещенным приемом. Поэтому жене своей был верен. Правда, верен по-своему. В море одно, на берегу — другое.

Старый капитан понимающе усмехнулся, а Якимов не стал заниматься самоанализом. И оба капитана подняли свои рюмки.

Якимов с уважительным сочувствием поглядывал тогда на старого капитана, а у него с обостренной резкостью выступали признаки его преклонного возраста, морщинистые шея и щеки, выцветшие глаза и желтоватые белки. Когда-то, еще курсантом, жизнь Якимову казалась почти бесконечной и только с годами он начал понимать, что ценность жизни определяется именно ее конечностью.

Он никогда не был верующим, хотя и был в меру суеверным, как многие моряки. Но неожиданно для себя он стал временами задумываться: "А что будет потом?" Ему казалось, что это будет нечто вроде очень далекого плавания и с таким портом назначения, о котором он даже не слыхал, было также неизвестно, что его там ждет и какие там порядки, и что возврата оттуда уже не будет. Возможно даже, что судно отправят туда на вечную стоянку у причала или на рейде. Когда-то Якимов с некоторым смущением таил в себе мысль о том, что пока живы родители, они являются своего рода щитом, неким заслоном от грядущего конца личного бытия. Биологическая неизбежность более раннего ухода старшего поколения как-то успокаивала, хотя и стыдно было в этом признаться. Но родителей Якимова давно уж не было в живых и поэтому не стало никакой преграды перед тем самым неизбежным концом и уходом в небытие.

Примерно за два года до этих событий на его судне погиб матрос. Его послал старпом осмотреть пустой трюм номер два, а шли они тогда в балласте, и было подозрение, что в трюме образовалась течь. Матрос спускался по скоб-трапу в рабочих сапогах, судно заметно качало, он сорвался и упал с почти девятиметровой высоты, ударившись головой о стальной настил. В родной порт тело матроса везли потом в морозильной камере. Был суд, Якимову пришлось писать много разных объяснений и его даже временно отстранили от командования судном.

Погибший матрос два раза снился капитану. Он во сне молчал, смотрел с упреком, а в последний раз сделал как бы приглашающий жест рукой. Звал к себе? Кто-то из морских приятелей свел Якимова со своим знакомым священником. Тот написал ему текст короткой молитвы. Якимов, который в церкви бывал только на отпевании родных и друзей, прочел, смущаясь и запинаясь следующее: "Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче". Потом он поставил свечку перед какой-то иконой и покинул церковь. Матрос Якимову перестал сниться. Но тот рейс, когда они везли в трюме покойника, он запомнил на всю жизнь.

И вот, вернувшись из столицы домой, при окончательной смене власти, Якимов мог видеть, как на глазах начинает разваливаться родное пароходство, словно ледяная глыба-айсберг, попавшая в коварное теплое течение. Стали появляться какие-то судоходные компании и компанийки, знакомые корабли исчезали, проданные куда-то и неизвестно кем. Исчезали и кадры: теперь можно было наниматься на любое заграничное судно.