Запрети любить

– Да, – кивает Кирилл. – Саше нужна была срочная дорогостоящая операция. А предки не хотели платить. Они были в шоке, оттого, что я опять вернулся к старому, от аварии… У меня было мало времени, и я схватился за эту ниточку… Неудачно, чуть не загремел в тюрьму. Предки вытащили, отец предложил сделку: я завязываю и иду работать на него, он платит за операцию. У меня не было выбора, я согласился. Операция не помогла Саше, но были надежды на курсы физиотерапии и различные методики. Отец платил за ее лечение, а мой срок работы на него рос. Вот так.

Очередная пауза затягивается, спазм душит горло, и я не нахожу слов. Больно, страшно – все это сейчас происходит и со мной.

– Я бросил сам, – продолжает Кирилл, – но это было трудно. Была ломка, не столько физическая, сколько эмоциональная, плюс вся эта ситуация, и то, что случилось с Сашей… Я сорвался, потекла крыша, родители перепугались и сдали меня в частную психушку. А я только умолял, чтобы отец не бросал Сашу, чтобы продолжал давать денег. Ползал перед ним на коленях в соплях и трясучке. Отец помог. Только Сашу это не спасло.

Кирилл отходит к окну, смотрит в него, кажется, это его способ спрятаться – глядя в никуда, потому что сейчас он однозначно ничего не видит.

Вот значит как. Саша. Первая любовь. Та самая девочка, с которой у него были серьезные отношения? И авария, которая разделила их жизни навсегда. Наверное, навсегда, раз он здесь один. Нет, не один, теперь уже не один.

Мне снова становится больно. Сколько же он пережил! Как вообще выкарабкался, то, что я вижу его сейчас таким – это же просто нереально! Это какую силу воли надо было иметь, чтобы выбраться из того ада и пойти дальше? Не просто абы как пойти, а измениться в лучшую сторону. Выбросить из жизни все, что тебя разрушало, дисциплинироваться, взять на себя ответственность…

Я вскакиваю и, чуть поколебавшись, подхожу к нему, Кирилл поворачивается ко мне. Вытаскиваю его руки из карманов, чтобы взять ладони в свои, а когда разжимаю, чувствую, как начинают дрожать губы: на каждой по четыре красные метки от ногтей.

Самообладание изменяет мне: крепко прижимаю Кирилла к себе за шею, он аккуратно кладет руки на мою спину. Целую его лицо, куда попадаю, чувствуя, как соль его слез мешается с моими. Мне хочется сказать, что он не виноват в том, что случилось. Что несмотря на то, что им было всего восемнадцать, она могла отказаться, остаться в стороне.

Мне хочется придумать еще миллион слов и оправданий, от которых ему станет легче. Но ему не станет. И я их не скажу. Потому что как бы ни хотелось: мы оба понимаем, он действительно виноват.

Кирилл ничего не говорит, просто утыкается лбом мне в плечо, крепко обнимая, а я глажу его по волосам. Как бы там ни было, это прошлое. Тяжелое, болезненное, тянущее к тебе темные лапы. Но прошлое.

– Где она сейчас? – спрашиваю, когда минут через пять мы разрываем объятия, и Кирилл идет к столу.

– Они уехали спустя три года после аварии, – стекло графина позвякивает о стакан, пока он наливает в него воду. – Почти тысяча километров отсюда. За Сашей ухаживает мать, я высылаю им деньги каждый месяц. Просто чтобы они могли поддерживать ее в этом состоянии, о выздоровлении речи уже нет.

В несколько глотков Кирилл выпивает воду, громко шарахает стакан об стол. От неожиданности я вздрагиваю, мы встречаемся взглядами, а потом Кирилл говорит:

– Ты прости, Ясь, я бы хотел побыть один.

Глава 20

Я смотрю на него растерянно, снова только что обретенная близость растворяется в воздухе. Я не хочу уходить, но вижу: Кирилл сейчас в таком состоянии, что ему нужно побыть одному. Он не привык, по всей видимости, делиться своими чувствами, а уж тем более говорить об этой истории.

И все равно топчусь на месте, пока Кирилл снова смотрит в окно. Потом киваю себе, так как он все равно не увидит, и тихо иду наверх за телефоном. Сую его в карман джинсов, сжимая губы, осматриваю комнату. Все опять сломалось. Последнее время я балансирую вот в таком странном состоянии: как будто на тонкой ветке, которая то и дело трещит под ногами и надламывается местами.

Страшно думать, что падение все-таки неизбежно, но еще страшнее, что я не понимаю, в какую иду сторону: к спасительному стволу или падению в бездну.

Быстро спускаюсь вниз, уверена, что Кирилл слышит, но пока я натягиваю чуть дрожащими пальцами куртку и сапоги, не появляется. Накатывает тупая тоска. Ну зачем он так резко? Зачем открываться настолько, чтобы потом закрываться еще больше?

Потому что он не собирался открываться. По крайней мере, сейчас. Пришел Антон, наговорил лишнего, давя на эмоции, Кирилл сорвался. У него просто не было выбора, я хотела знать правду во что бы то ни стало. Сердце сжимается: а рассказал бы он мне вообще об этом? Или надеялся оставить свой самый большой грех в тайне?